отрезаешь от себя. Помнишь сказочную птицу? Она без мяса не может лететь. Так вот и творчество — это полет за счет собственной крови и мяса.
— Постойте… полет… птица. А мальчик?
— Какой мальчик? — не поняла Люция Львовна и продолжала: — А ведь я к тебе по делу, а не просто так.
— Догадываюсь. Я и сам давно собирался, да никак не мог вас застать.
— Так вот, — она похлопала его по плечу, — как ты догадываешься, мне надо написать о тебе очерк. Я уже кое-что набросала…
— Вы надо мной смеетесь или как? — спросил он.
— Витя! — И она с упреком поглядела на него.
— То-то и Витя. Убить меня можно, но не валять же в… в…
— Ты о чем говоришь?
— О ваших письмах и о… о…
— Я тебе не писала. Получила, правда, письмо от тебя из 3. Сумасшедшее письмо. Мне даже сделалось как-то не по себе. Бред какой-то. Я, помню, тогда подошла к зеркалу и говорю: «Кругленькую-у-у! Кашку-у-у!» Что ты хотел сказать? Ты тогда был, наверное, здорово подшофе. Ведь угадала? — И поглядела на него проницательно.
«Ничего не ускользало от проницательного взгляда писателя», — процитировал он.
— Так это разве не вы писали о каком-то мальчике… Ну не о каком-то, а… словом…
— Я тебе не писала. И ты сам виноват в том, что не писала.
— Но ведь вашим почерком!
— Да? Странно. Шутка, может? Это шутка в стиле одного моего бывшего ученика. Был такой — Арсений. Большой мастер подделывать почерки. Да что с тобой? Ты что глаза выпучил, как таракан?
— Так это, значит, шутки?
— Может, и шутки. А о чем письмо-то?
— Так, глупости. Скажите, есть ли у вас сын?
— Сын? — Люция Львовна загрустила. — К сожалению, нет. Ну а о чем говорилось в письме?
— Чепуха в стиле Сени.
— Ну ладно. Я к тебе все-таки по делу, — сказала Люция Львовна нетерпеливо. — Я к тебе насчет очерка.
— Ни в коем случае!. — выкрикнул он. — Никаких очерков! И… и извините. Меня ждут. Я недостоин быть героем вашего очерка. Желаю вам всего хорошего.
Что же это произошло с миром? Ночная серая мгла превратилась в сверкающий иней, запели весенние птицы, закачались мачты яхты за пальмами, запахло озоном. — Что за баба? — спросил Миша Пудовкин. — Журналистка. Хотела что-то написать. — Головогрудь, тазобедро — все в норме технических условий. — Не испытывал. Так что будем делать? — Испытай. — К черту. — Насос заменим — это недолго, — отозвался Апраксин, — это ты правильно говоришь. Понимаешь, что глупо его менять, а, однако, все становится на свои места. — Вы начинайте помаленьку демонтаж, а я пойду водички попью. В горле что-то как в ржавой канализационной трубе.
Он шел вдоль стоянки мимо берез и красного тальника, похожего на схему кровообращения, к автомату с бесплатной шипучкой и увидел Ивана Ильича Нерина — тот сидел на лавке и, подавшись вперед, наблюдал за двумя скворцами, которые чем-то промышляли у лужи, блестевшей в траве. Заметив Росанова, он поманил его и приставил палец к губам. Росанов, крадучись, пошел к Ивану Ильичу, в знак осторожности закусив губу. — Не спугни… пусть… — объяснил Иван Ильич, — крылышки… это… зеленью отливают… Куда идешь? — Водички попить. Поздравляю вас с избранием на новый пост. Иван Ильич только махнул рукой: — Как твои дела? — Хорошо. Спасибо. — Как отец, Настя? — Нормально. — Тут это… ты-то на борт как? Пойдешь? Идет набор… Ил-62… бортинженер… Есть шансы. — Неужели возможно? Ведь после собрания… — Разнарядочка пришла… Пройдешь медкомиссию? — Не знаю. — Надо пройти. Держи себя… Вина не пей, не кури — даром это. Бросай курить… Глупо это… — Брошу, — ответил Росанов и почувствовал, что и в самом деле бросит. — Что за дефект? Разобрался? — Похоже, что разобрался. А тут мне письмо пришло из Самоедской. Почитайте. Иван Ильич прочитал письмо и задумался. — Как поступить? — спросил Росанов. — Ведь там я как будто нужнее. Это с одной стороны… Если напишу, что у меня есть возможность пойти на борт, меня там поймут и не осудят… Но если я поеду туда… — «Летун отпущен на свободу», — задумчиво произнес Иван Ильич. — Что, что? — Это у Блока… Стихотворение такое… Отпущен, значит, летун… У тебя право выбора… Ты на распутье. — А вы бы как поступили на моем месте? Иван Ильич ухмыльнулся. Росанов сказал: — Как скажете, так и поступлю. Ей-богу! — Не скажу, — ответил Иван Ильич, — сам… отпущен на… свободу… Разные времена, разные песни… Своя голова… — А если в Самоедской узнают, что я не пошел на борт?.. Иван Ильич поглядел на Росанова и улыбнулся своей детской улыбкой.
Что же это произошло с миром? Ночная серая мгла превратилась в сверкающий иней, запели весенние птицы, закачались мачты яхты за пальмами, запахло озоном. — Что за баба? — спросил Миша Пудовкин. — Журналистка. Хотела что-то написать. — Головогрудь, тазобедро — все в норме технических условий. — Не испытывал. Так что будем делать? — Испытай. — К черту. — Насос заменим — это недолго, — отозвался Апраксин, — это ты правильно говоришь. Понимаешь, что глупо его менять, а, однако, все становится на свои места. — Вы начинайте помаленьку демонтаж, а я пойду водички попью. В горле что-то как в ржавой канализационной трубе.
Он шел вдоль стоянки мимо берез и красного тальника, похожего на схему кровообращения, к автомату с бесплатной шипучкой и увидел Ивана Ильича Нерина — тот сидел на лавке и, подавшись вперед, наблюдал за двумя скворцами, которые чем-то промышляли у лужи, блестевшей в траве. Заметив Росанова, он поманил его и приставил палец к губам. Росанов, крадучись, пошел к Ивану Ильичу, в знак осторожности закусив губу. — Не спугни… пусть… — объяснил Иван Ильич, — крылышки… это… зеленью отливают… Куда идешь? — Водички попить. Поздравляю вас с избранием на новый пост. Иван Ильич только махнул рукой: — Как твои дела? — Хорошо. Спасибо. — Как отец, Настя? — Нормально. — Тут это… ты-то на борт как? Пойдешь? Идет набор… Ил-62… бортинженер… Есть шансы. — Неужели возможно? Ведь после собрания… — Разнарядочка пришла… Пройдешь медкомиссию? — Не знаю. — Надо пройти. Держи себя… Вина не пей, не кури — даром это. Бросай курить… Глупо это… — Брошу, — ответил Росанов и почувствовал, что и в самом деле бросит. — Что за дефект? Разобрался? — Похоже, что разобрался. А тут мне письмо пришло из Самоедской. Почитайте. Иван Ильич прочитал письмо и задумался. — Как поступить? — спросил Росанов. — Ведь там я как будто нужнее. Это с одной стороны… Если напишу, что у меня есть возможность пойти на борт, меня там поймут и не осудят… Но если я поеду туда… — «Летун отпущен на свободу», — задумчиво произнес Иван Ильич. — Что, что? — Это у Блока… Стихотворение такое… Отпущен, значит, летун… У тебя право выбора… Ты на распутье. — А вы бы как поступили на моем месте? Иван Ильич ухмыльнулся. Росанов сказал: — Как скажете, так и поступлю. Ей-богу! — Не скажу, — ответил Иван Ильич, — сам… отпущен на… свободу… Разные времена, разные песни… Своя голова… — А если в Самоедской узнают, что я не пошел на борт?.. Иван Ильич поглядел на Росанова и улыбнулся своей детской улыбкой.