Интервью: Солнце, вот он я (Чарльз Буковски) Страница 1 - Литвек

Чарльз Буковски Интервью: Солнце, вот он я

Charles Bukowski. Sunlight Here I Am:

Interviews and Encounters 1963–1993

Edited by David Stephen Calonne

Перевод с английского Максима Немцова

Оформление серии Александра Ефимова

* * *

Интервью: Солнце, вот он я. Иллюстрация № 1

Интервью: Солнце, вот он я. Иллюстрация № 2

Посвящается Чарльзу и Линде Буковски

Дэвид Стивен Колонн Предисловие

2003

Чарльз Буковски (1920–1994) был изумительным собеседником — обаятельным, дерзким, смешным и мудрым. Сыпал блестящими афоризмами с идеальной подачей. Вероятно, отточил свой немалый рассказчицкий талант в те счастливые времена, когда по молодости развлекал посетителей в очень людном филадельфийском баре, который впоследствии обессмертил «Пьянью» (Barfly). С такой публикой Буковски был как дома и свою теннисную партию вел с живостью. Он был мастером диалога — и формы его, и ритма: вопрос и ответ, пауза и движение. Ему удавались сюрпризы между строк, емкие доводы и возражения. Из этой идеальной речевой манеры, из безошибочного музыкального слуха на фразу, на контрапункт фраз и произрастали его лучшие стихи, рассказы и романы.

Интервью и разговоры, приведенные в этой книге, — хроника его долгого восхождения ко всемирной известности: из однокомнатной голливудской квартирки в 1963 году, когда он отвечал на вопросы чикагской «Литерари таймс»^[1], до бассейна в Сан-Педро, у которого он беседовал с немецким журналистом в августе 1993-го, всего за семь месяцев до своей кончины. Эти тридцать лет — период катаклизмов не только в трансформации самого Буковски, но и в американской культурной и политической жизни. Кубинский кризис, противозачаточные пилюли, война во Вьетнаме, движение за гражданские права, убийства Джона Ф. Кеннеди, Мартина Лютера Кинга-младшего и Роберта Кеннеди, высадка на Луну, Вудсток, психоделия, ЛСД, марихуана, сексуальная революция, студенческие бунты, женская эмансипация, хиппи с Хайт-Эшбери, из Сан-Франциско и Южной Калифорнии, Рональд Рейган, эмансипация геев, панк-рок, СПИД, мания фондовых бирж, «Твин-Пикс», суси, текст-процессоры. Все эти выверты и сдвиги американского сознания прослеживаются и в траектории Буковски. Мы слушаем, как он исполнительно отвечает на вопрос за вопросом — свидетель и летописец конформистских пятидесятых, апокалиптически-дионисийских шестидесятых и семидесятых, япповых восьмидесятых, — и видим весь его маршрут от безвестности к славе во Франции, в Германии и, наконец, в Америке после успеха «Пьяни». Под занавес карьеры среди его поклонников уже были Гэри Снайдер, Джим Гаррисон, Камилла Палья, Генри Миллер и Жан-Поль Сартр^[2].

Жизнь Буковски была одним долгим жертвоприношением — он проживал ее как эксперимент по самовоспламенению: из огня рождались тексты, рождалось творчество. Факты его жизни уже собраны в классический миф: страдающий художник лепит из мук своих и гения некую глубочайшую красоту. Буковски родился в Андернахе, Германия, в 1920 году, и в Лос-Анджелес его привезли в два года. Его детство было обезображено постоянными отцовскими побоями, а подростком он страдал от ужасающего фурункулеза, и больничное лечение было крайне болезненным. Возможно, эти нарывы на лице и теле были стигматами жестокой семейной драмы. Великий греческий писатель Никос Казандзакис тоже переживал духовный кризис, приведший к психосоматическому кожному заболеванию. Из этого мученического периода произросла его великолепная философская медитация «Спасители Божии»^[3]. Более поздние отсылки Буковски к буддизму предполагают, что Первую Благородную Истину он познал глубоко: вся жизнь — страдание. Элис Миллер в «Драме одаренного ребенка»^[4] хорошо показала, как жестокий родитель может третировать и загонять под спуд восприимчивость юного таланта.

Вскоре Буковски впервые попробовал алкоголь — тот эликсир, что вывел его к свободе, к теплу из морской качки, из холода отверженности, обид и нелюбви. Кровавый апогей многолетнего запоя настал в тридцать пять лет, в благотворительной палате больницы округа Лос-Анджелес: перфоративная язва желудка. Но опять, вполне мифологически, едва не скончавшись, он восстал из мертвых и пережил следующий глоток холодного пива. Буковски любил кошек (стихи о них — среди прекраснейших его произведений позднего периода) и, похоже, сам обладал пресловутыми девятью жизнями. Поэтический поток теперь хлынул всерьез. Как сам он замечал в «Найт мэгэзин»^[5] в 1969-м: «Все равно я, считай, умер, а это были мои депеши… Солнце, вот он я»^[6].

С 1970 года, когда Буковски бросил работу на почте, — его, со всей очевидностью, и так собирались уволить: ФБР собрало досье, в котором фигурировали его «непристойные» публикации в прессе литературного андерграунда и «длительные прогулы», — он стал «профессиональным писателем». Вооружившись сотней долларов в месяц, которые выплачивал ему издатель Джон Мартин из «Блэк спэрроу пресс»^[7], он написал «Почтамт» (Post Office, 1971), за которым последовало десятилетие поразительной творческой мощи: «Пересмешник, пожелай мне удачи» (Mockingbird Wish Me Luck, 1972), «Юг без Севера» (South of No North, 1973)^[8], «И в воде горит, и в огне тонет» (Burning in Water Drowning in Flame, 1974), «Мастак» (Factotum, 1975)^[9], «Любовь — это адский пес» (Love Is a Dog from Hell, 1977), «Женщины» (Women, 1978), «Пианино — ударный инструмент, играй по пьяни, пока пальцы до крови не собьешь» (Play the Piano Drunk Like a Percussion Instrument Until the Fingers Begin to Bleed a Bit, 1979), «Шекспир такого никогда не делал» (Shakespeare Never Did This, 1979), «Болтаясь на турнефортии» (Dangling in the Tournefortia, 1981). К началу восьмидесятых стихи, романы и рассказы Буковски стали неимоверно популярны в Европе, особенно в Германии, и автору устраивали рекламные туры по Германии и Франции, которые описаны в книге «Шекспир такого никогда не делал». Буковски женился на Линде Ли Бегли в 1985-м и поселился в Сан-Педро — в приятном доме с бассейном, с черным «БМВ» и бесперебойными поставками конканнонского «Пти Сира» и бернкастельского рислинга.

На людях Буковски выглядел пьяницей, возмутителем спокойствия, сатиром, паяцем, гадким мальчишкой, который опрокидывал застойность и буржуазную мертвечину своей вопиющестью, продолжая тем самым традицию Дилана Томаса и Джона Берримена^[10]. Пьет, проказит, гоняется за юбками — и в портрете Дона Стрейчена, и в отчете Рика Рейнольдса о поэтических чтениях в Санта-Крусе с Алленом Гинзбергом, Гэри