- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (176) »
на пчел вылетают в бой,
Но насвистнет несытая касатка
Бить, губить, глотать тех и этих
Без числа, —
Тот узнает Руджьера и Марфизу.
18 А Рикардет и его двоюродный
По-иному пляшут меж двух племен:
Небрегут язычеством,
Держат глаз лишь на майнцской стороне.
Недаром у Ринальдова брата
Каков дух, такова и мощь,
А от майнцской ненависти
Еще вдвойне.
19 И с того же вражества
Сын Бовы, как яростный лев,
Не ленясь мечом,
Дробит шлемы, как яичные скорлупы.
А и всякий рад
Изъявить себя новым Гектором,
Если рядом — Марфиза и Руджьер,
Цвет и сила истого рыцарства.
20 Рубится Марфиза,[2]
Озирается на товарища,
И в уме верстает их силою,
И каждый — диво, каждому — хвала,
Но превыше хвал Руджьерова доблесть:
Мнится он несравненен,
Верится, не сам ли то Марс
Сшел на битву с пятого неба?
21 Диво — его удары,
Диво — не знающие промаха;
Рубится его меч Бализарда,
Сечет сталь, как бумажный лист,
Вскалывает шлемы и панцири,
Рассекает всадников до седла —
Валятся на траву
На-пол справа и на-пол слева;
22 Одним взмахом[3]
Сокрушает седока и коня;
Голова за головой летят с плеч,
Грудь за грудью валятся с туловищ;
Пятерых он разит единым разом —
А кабы поболее было веры
В ту истину, похожую на ложь,
Я начел бы и более, да нельзя:
23 Добрый наш Турпин без обмана
Гласит правду, а там хоть верь, хоть нет;
Но такое он молвит о Руджьере,
Что послушавши, всяк объявит: лжет!
А равно и перед Марфизою
Что ни воин, то как лед перед пламенем;
Как она с Руджьеровой доблести,
Так и он с нее не сводит глаз.
24 И как он ей — Марс,[4]
Так она ему мнилась бы Беллона,
Ежели бы ведал он вопреки
Виду, что не ратник она, а ратница,
И едва ли не впереспор
Они били тот подлый люд,
Чья и плоть, и кость, и кровь, и жиль
Изъявляли, кто способнее рубит.
Освобождение пленников.
25 Столько духа и столько доблести
В четырех бойцах,
Что они сокрушили и тех и этих,
Что уже бегущим ничто не впрок,
Кроме пят и копыт, —
Хорошо, у кого есть конь
Не в рысь, а в скачь,
А не то несручйо биться пешему.
26 Ни кольчужника в поле, ни погонщика,
Бегут вправо — мавр, влево — Майнц,
Те бросая пленников, эти — выкуп,
Всё — тем, чей верх.
С Малагиса и Вивиана узы — прочь,
В лицах — радость, а в сердцах — вдвое,
Расторопные слуги
Тащат тюки — наземь и на возы.
27 Вдоволь там нашлось серебра
Славного сосудного чекана,
Вдоволь платий
Лучшего и тончайшего шитья,
И ковров для королевских палат,
Тканых фландрским шелком и золотом,
И другие богатства и роскошества,
Но еще и вино, и хлеб, и снедь.
28 Сняли рыцари шлемы и увидели,
Что споборником их была девица,
Ибо явлены золотые кудри
И нежное из-под забрала лицо.
Ей поклон и честь
И прошенье не утаить свое имя;
А она, меж друзей всегда учтивая,
Не замедлила сказ о себе.
Отдых у Мерлинова водоема
29 Видевши, какова она в битве,
Все глядят на нее во все глаза,
А она — на единого Руджьера:
Все слова — к нему, остальные ей ничто.
Но уже зовут их служители
К пиршественному роскошеству
Под горою, защитою от зноя,
Где был ключ, а над ключом водоем.
30 То Мерлинов ключ,[5]
Каковых четыре по целой Франции,
А под ним — водоем,
Беломраморен, глажен и блестящ.
А по ободу того водоема
Резана кудесником дивная резьба:
Что ни образ, то словно дышит,
Весь как жив и едва не говорит.
с иносказательным изображением Алчности.
31 В той резьбе являлся очам чудовищный[6]
Лесной зверь, видом гнусен, зол и лют,
Волчий зуб, волчий лоб,
Впалый бок от жадного голода,
Когти львиные, а уши ослиные,
А всем прочим туловом как лиса;
И он рыщет по Франции, Англии, Италии, Испании,
По Европе, по Азии, по конец земель,
32 Всех язвит, всех губит,
Кто убог, кто высок,
А тлетворнейше —
Кто король, кто князь, владетель, наместник;
Пуще же всего,
Осквернив пречистый Петров престол,
Оно выжрало пап и кардиналов,
Заронивши соблазн в святую веру.
33 Не выстоит перед чудищем
Ни единая вставшая стена,
Никакой не защитен город,
Все оплоты, все ворота — вразлет.
Словно ширится оно в божество,
Словно впрямь оно — бог для суеверящих,
И уже налагает длань поять
Ключи неба и ключи ада.
34 А над чудищем видится паладин,[7]
Кудри венчаны державными лаврами,
С ним три юных
В златых лилиях по царским нарядам,
И под тем же знаменьем некий лев,
Вышед вместе, бьется с чудовищем
И над всеми писаны имена,
Чьи над теменем, чьи по краю платий.
35 Первым вбил по крайнюю рукоять[8]
Свой булат в брюхо скаредному хищнику
Тот, чье имя Франциск французский;
Вслед ему — австрийский Максимилиан
И Карл Пятый, державный император,
Прободающий пикою злую пасть;
А стрелою разящий в грудь
Назван Генрихом Восьмым из Британии.
36 И у Льва[9]
Значится на спине: Десятый,
И тот лев вгрызся в уши злому зверю,
Измозжив его для приспевших ратников.
Словно свеян страх, —
Так стекаются смыть грехи отцов
Немногие те, но лучшие,
Кем из чудища исторгается жизнь.
37 Три рыцаря и Марфиза
Долго медлили перед теми ликами,
В жажде знать, от кого повержен хищник,
Черным ядом сквернивший столько стран.
Хоть и значились в камне имена,
Но неведомые, —
И пытали воители меж собою,
Кто что знает, дабы сказать другим.
Малагис над ним пророчествует об итальянских войнах.
38 Только Малагис молчал да слушал,
И тогда-то молвил ему Вивиан:
«Ты, как видно, о зрелище небессведущ,
Твой и сказ:
Кто
Здесь копьем, мечом,
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (176) »