Вольфганг Кёппен Записки Якоба Литтнера из подземелья

Опять об этом? Опять об этих?

Давайте приоткроем дверь и заглянем в подземный мир Якоба Литтнера…

Якоба Литтнера, торговца марками в маленьком филателистическом магазине тогдашнего, довоенного Мюнхена, «толстого, задыхающегося мужчины» (каким он сам увидел себя в зеркале при первом аресте), довольного своим тихим существованием — и вдруг брошенного в чудовищные, смертельные лабиринты времени…

В мир и жуткую одиссею Якоба Литтнера, которую он должен был пройти лишь по одной причине. По ЭТОЙ.

«…Я написал о „положении евреев в Германии“, и на бумаге эти слова вновь кажутся мне чуждыми и искусственными. Что это значит: положение евреев? Я не чувствую своей принадлежности к какой-то особой и чуждой группе немецкого народа. В течение пяти лет национал-социалистического господства из меня безуспешно пытались воспитать „расово сознательного“ еврея. В 1933 году, когда все естественно сложившиеся отношения были подвергнуты проверке и исправлению в соответствии с категориями расовой теории, я обнаружил, что среди моих друзей и знакомых были исключительно неевреи, хотя я этого прежде как-то и не замечал. Некоторые из друзей за это время отвернулись от меня, еврея, другие же сохранили верность и по возможности проявляют по отношению ко мне еще более дружеское расположение, чем прежде. Сам же я считаю себя таким же человеком, как и все прочие. Я гражданин, налогоплательщик, я люблю определенный комфорт, я не преступник. Вся эта пропаганда, клеймящая меня как представителя определенной разновидности человеческого рода, к которой я принадлежу по факту рождения, несомненно представляет собой чудовищное заблуждение», — так — еще удивленно — отмечает в начале своего дневника Якоб Литтнер то, что начало происходить с ним и с такими, как он.

Да, Якоб Литтнер — герой повести замечательного писателя Вольфганта Кёппена «Записки Якоба Литтнера из подземелья», впервые выходящей на русском.

С этой повестью — одна фантасмагория.

Она вышла в Германии еще в 1948 году под именем Якоба Литтнера, якобы рассказавшего о пережитом некоему молодому издателю. Такие истории знает литература: вспомним хотя бы пушкинские «Повести Белкина». Но здесь — другая история. Знаменитый немец Вольфганг Кёппен (я, например, полюбил его после «Смерти в Риме») признался в авторстве лишь спустя 43 года. В начале девяностых, незадолго до своей смерти.

Почему он так поступил? Зачем? Кто сейчас узнает…

Но когда я читал эту поразительную вещь, то честно, думал об иной фантасмагории. Той, которой мы с вами свидетели.

Да, слышу, слышу сейчас голоса: опять об ЭТОМ? Опять об ЭТИХ? Может быть, довольно, хватит, сколько можно…

Помню, помню, с какой жадностью на заре перестройки хватались мы за все, что писалось о нашем страшном: от Солженицына до Шаламова. От истории великого Михоэлса до неизвестного Бориса Слуцкого. Как нам хотелось узнать правду о себе, о собственной стране, о прожитой боли поколений наших родителей, о поруганных стариках, об уничтоженных нациях. Обо всем, обо всем…

Может быть, подобная жадность к знаниям, прикосновение к страшным тайнам истории собственной страны — думали мы тогда (или думали, что думаем) — позволит нам избежать ошибок в будущем и наконец жить по-человечески.

Узнавали, узнавали — и вдруг замерли, подобно тому, как останавливается бегун на дистанции, чувствуя, что не хватает дыхания.

Хватит! Все, хватит!

Говорю даже не об истерических криках: «очернительство», «предательство идеалов», «уничтожение ценностей» и т. д. и т. п.

Нет, дело, мне кажется, даже в другом: сами устали от знаний, вдруг свалившихся на нас. Правда начала пугать! Правда стала мешать маленькому, мелкому душевному комфорту… Да черт с тем, что было… Самим бы выжить. Не вчера — сегодня…

Слишком короткой оказалась дистанция, по которой мы шли к прошлому, чтобы повлиять на будущее.

Слабеньким оказалось дыхание…

Ну, а потом, потом…

Взорванные синагоги — и молчание вождей.

Стрельба по парламенту — и восторженные зеваки на Кутузовском.

Облава на лиц «кавказской национальности» — и аплодисменты в партере.

(Во время одной из таких московских облав омоновцы остановили моего приятеля-армянина. «А я не лицо кавказской национальности». — «А кто ты?» — «Еврей». — «Пожалуйста, проходите…» Ну, наша история…)

И наконец, Чечня, война, привычные цифры людских потерь, когда уже перестаешь считать эти цифры. И круги ада беженцев. Их одиссеи, сравнимые с той, что выпала герою Вольфганга Кёппена.

Часто думаю, зачем нужны такие книги, как эта? Зачем приучать себя читать то, что больно? Зачем не забывать?

Да затем, наверное, чтобы слова «мочить в сортире» не вызывали звериный восторг тех, кто разучился читать ТАКОЕ и об ЭТОМ.

И еще вот какая штука мелькнула сейчас в голове.

А может быть, не случайно — специально — лишь в начале девяностых Вольфганг Кёппен признался в авторстве? Может быть, поэтому была реанимирована та книга, изданная еще в 48-м, чтобы к концу века люди задумались о том, что нет, нет: то, что прошло, не обязательно исчезло безвозвратно?

Может быть, об этом думал мудрый немец?

Юрий Щекочихин

Предисловие

Зима 1946–1947 годов в Германии, голод, временное пристанище на руинах. Главной валютой были сигареты. Я некурящий. Я не подбирал окурки. И был слишком неловок, чтобы промышлять на черном рынке. Но я пережил Гитлера и войну. Для меня это было чудом. Я надеялся снова стать самим собой, снова начать писать, вернуться к прежней жизни. И пользоваться свободой свободного писателя.

В одном стихотворении Франка Ведекинда есть строка: «Писатель мчит за гонораром в заношенных до дыр штанах». Это в нормальные времена. А тогда у писателей гонораров не было. Немецкие издатели ждали лицензии от оккупационных властей, чтобы опубликовать книгу, типографии ждали бумагу, распределяемую по непонятным правилам.

Но в любой ситуации находятся оптимисты. Некий книголюб, без специального образования, задумал стать издателем. Единственное, на что он мог положиться, так это на удачу.

Господин Клюгер, так его звали, потеряв все в Берлине, перебрался в Мюнхен. Приехал он с одним чемоданом. Сказал: «Сделаем книгу». И издательство было основано.

Вот к этому новому издателю и пришел человек из немецкого ада. Когда-то респектабельный житель Мюнхена, владелец филателистического магазина с солидной