Федорцов Игорь Владимирович
Обличье Зверя

Обличье зверя

Часть первая.

Миром правит любовь!

(рунная надпись на клинке)

Ad notam*.

ˮ... И не знал человек, куда ступать ему, кому лик свой обратить, в ком искать поддержки и кто суд над ним в грехах и делах его неправедных. И не ведал он дорог истин и не просил утешения в неведенье, но веровал заблудшей душой, забвение будет лучшим обретением. И возжаждал человек забвения. И было даровано ему. А цена с того дарения спрошена немалая. И принял человек забвение, и, принимая, прозрел, случится ему возжелать воскрешения, будет плата за то равной, если не большей, им уплоченой....ˮ

Из ,,Об утратах и обретенияхˮ, преподобного Иво Фрашери.

1. Королевская тюрьма ,,Брюхоˮ. Пыточная Южной Башни.

Через оконце расположенное под потолком в помещение проникало солнце. Оконце маленькое, света едва с пригоршню, но яркого, предзакатного. Где-то там, в небесной выси, за крыши домов, за шпили соборов и маковки церквей, скатывался оранжевый желток, а здесь всего-навсего крохотное пятно кралось по неровностям камня и плесени в швах кладки. Вслед за пятном, запаздывая, ползла отогревшаяся муха. Большая, говенная, с зеленым перламутровым брюшком, с черными отяжелевшими крыльями. Муха отставала, как не старалась поспевать.

− Ооууууу! - завыли за стеной по соседству.

Проштрафившийся сервиент* вздрогнул от неожиданности.

− Ооуууйй! - вой перешел в высокий визг, и почти сразу оборвался.

Тобасу Уигну сделалось страшно. Не от визга, от резкой тишины. Страшно до онемения нутра. Усилием воли он заставил себя отрешиться от угасающего солнца и зеленобрюхой беглянки. Ни свет, ни насекомое его более не занимали.

Сервиент затравлено посмотрел на мейстера* Солано. Омоньер* Ордена Святого Храмна*, в черном шапе*, стоял напротив, за спинкой пыточного стула. Злое волевое лицо отмечено шрамом. Лицевой нерв поврежден и верхняя губа поддергивается. Голова наклонена к плечу. Пес и пес, присматривающийся куда надежней вцепиться.

Стул, перед омоньером, измызган засохшей кровью. На подлокотниках глубокие царапины и выщипы от ногтей. Сиденье с дырой - подставлять жаровню, собирать исторгнутые по слабости жидкости или выпавшие внутренности. В верхней части спинки железный налобник, величаемый местными острословами венчальной короной. Оденут - повенчают. С тяжкой и долгой погибелью, с муками, претерпев которые при жизни уже не убоишься в посмертии.

Уигн попытался немного собраться с мыслями. Собраться с мыслями - важно! Для него важно. Сейчас не время думать о постороннем. О звуках, солнце, прочей ерунде. Важно собраться с мыслями и думать.... заставить, принудить думать о собственной шкуре. Потому как...

− Аааааа! - резанул слух новый дикий вопль.

Следом стук. В дерево остервенело вколачивали гвозди. В человека вколачивали гвозди. Мозжили запястья, разбивали голени. Человек кричал. Кричал долго, насколько хватало дыхание, насколько держалось сознание.

− Ааааа! Мааааамаааа!

Как надо измываться над крепким и телом и характером мужиком, чтобы он, в неизбывных страданиях, позвал родимую матушку. Неутомимую заступницу перед Господом, людьми и всем миром. Милостивицу, чье благословление щедрей божьего, чье проклятье тяжелей Вселенской беды.

Уигн сообразил, что не дышит. Слушает, впитывает этот страшный грохот молотка и крик... вопль.... визг... Взгляд сервиента метнулся ко второму храмовнику и пристыл, примерз, присох.... Мейстер Локли безучастно перебирал предметы на низком столе. Пилки для мелких костей, ножечки срезать кожу, шильца вонзать под ногти, месяцевидные зубильца рубить пальцы...

По сравнению с омоньером, храмовник* франт. На нем светло-серая туника с узкими рукавами, поверх черный скопуляр с вышитым серебряной нитью крылом ворона. На голове в нарушение устава нарядный шаперон, а не скромный коиф. Препоясан Локли рыцарским, а не орденским, поясом с ножнами. Ножны в богатых накладках со сканью и позолотой. Рукоять меча из рога горного тура.

Из-за стены новый звук. Жалобное блеяние изломанного и исковерканного человек. Грубый бас настойчиво требовал.

− ....как на духу!... правду! Правду, мне говори!...

Чего от него добиваются? Чего требует? Уигн взахлеб вдохнул холодный и тяжелый воздух пыточной. Лучше подумать чего хочет Воронье!

Позади шорох. И как забыл?! Фра* Лукко! Этого Уигн хорошо знал. Просто отличненько. Нет, не водил знакомства и не состоял в приятельстве, кто он, а кто фра Лукко? но наслышан. В Брюхе ничего не утаишь. Неважно здешний ли ты сиделец, простой служака из охраны вроде сервиента или храмовник, добывающий истину. Все друг о друге знают. И потому Уигн вздрогнул, когда костяшка щелкнула о костяшку. На шелковом прочном шнурке четок, крупные антрацитовые кругляши. Для чего фра Лукко четки Уигн осведомлен. И пусть он не видит храмовника, но чувствует.

От навалившихся треволнений у сервиента начали подергиваться пальцы, дрожать губы. По вискам, справа и слева, кто вперед! сползали капли пота. Слабость из груди скатилась вниз живота. Приспичило помочиться. Где стоишь. Не до позора! Страх выжег чувства.

Омоньер проявлял не свойственное терпение, ожидая ответов сервиента. Мейстер Солано здесь за главного. Но первым заговорил другой, Локли.

− Вам не мешают? Крики? - голос добр, мягок и бархатист. Тембр переливчат и переменчив, в нем слились сотни оттенков сотен других голосов. Но схожий со многими, он отличен от них. Таким голосом с Уигном говорили на исповеди, побуждая к честности. Честность не блажь, не причуда. Потребность! Как дышать, есть, пить, спать. В честности спасение души! Души которая...

ˮ ...подобно свинье норовит вымазаться в греховную грязь плотских утех и еретических сомнений...ˮ Так предупреждает отец Рымань. И он прав! Тысячу раз прав этот святой человек!

Уигн с запоздалым раскаянием припомнил попытку сокрыть от духовника малюсенькую правду. О грехе рукоблудия. Застыдился. При живой-то жене! Но духовник сразу учуял недомолвку. Пришлось каяться. Легче не легче, но и пользой обернулось. Видно отец Рымань вразумил Лейси и, та стала более уступчивой.

− Нет, − наскреб (верно, верно! наскреб!) мужества ответить Уилн.

Одно слово, а усталость, будто целый день мешки с зерном на мельнице таскал.

− Действительно? - уточнил Локли, звонко щелкнув пальцами. − Мы могли бы пригласить вас к себе. Знаешь куда? В Серную Башню. Но там не очень уютно. Не как здесь. Стол, стул, общество... Или желаешь?

Уигн сомлел. Тех, кого забирали храмовники либо больше никогда не видели, либо позже волокли на эшафот. Третьего не было!

Сервиент лишь мотнул головой - не мешает, ни сколько!

− И что же происходило дальше?