перекомбинирование универсума, формирование и описание форм. И следовательно, пересечение хаоса: не объяснение или интерпретация, а пересечение, из конца в конец, тем переходом, который задает планы, пейзажи, ориентиры, но оставляет позади себя хаос, смыкающийся, как море за кормой.

Другое течение, наоборот, наделяет хаос бытием — бытие означает начало и конец, пусть даже без дна и формы, развитие, случайность, предназначение, каким бы чистым и простым ни было это бытие, и, наконец, смысл, истину смысла, свернутую в тавтологии бытия.

Складка же проходит между: между смыслом как формированием траектории в глубинах хаоса и смыслом как тавтологией, направленной на бытие, которое есть. Именно так, разрез складки, ее собственный сгиб, там, где она разделяет два течения философии, соотносит себя с негативностью или же негативность с простой полнотой хаоса, или же она углубляет нехватку-в-себе бытия. Я, в свою очередь, не понимаю, как возможно избежать этого углубления (смерть, время, происхождение, конец). Это не

предполагает неизбежной тоски и трагедии, с их негласным намерением присвоить себе нeгативное как таковое — и, следовательно, придать диалектическую форму и преодолеть. Но это значит, что позади самого этого хаоса или, скорее, в полости хаоса, в полости траектории, находится бытие: не субстанция, а переходность, проходящая сквозь меня.

Я не могу ни преодолеть, ни оставить это непонимание. Это как два массива, два континента, две тектонические плиты философии. Бытие или хаос, происхождение или расположение, смерть или пересечение. Одно скользит по другому, против другого, одно согнуто с другим — без перехода одного в другое, без синтеза обоих.

Нас объединяет это отсутствие порядка синтеза: мотив уклонения и рассеяния. Но сам по себе этот мотив служит основанием для различных проявлений негативности. Для него рассеяние это, прежде всего, расстановка, для меня оно неотделимо от распада, даже если нет изначального единства, которое претерпевало бы этот распад. То, что для него — расположение, для меня — дислокация: это одна и та же вещь, но не одна и та же негативность, если подразумевать под этим диалектическое негативность-основание (все это разыгрывается в отношении Гегеля: начинается с разрыва с ним или же в нем самом, с желания взрыть его).

Но расположение мы всегда каким-то образом оказываемся расположены к нему, в нем или на кем. Да и существовала бы философия, если бы не было философских разногласий? (Вот почему философия, желающая положить конец разногласиям, в варианте догматизма или в варианте формализма, выдвигать общие правила справедливости высказываний и концептов, сама себя дисквалифицирует в качестве философии.) Стоит говорить не о философии, а о философиях — непохожих, непримиримых, но, все-таки принадлежащих ей, философии.

Это непримиримое противоречие определят своей складкой отличие философии от всего остального: веры, религии, идеологии, формализма, всего того, что разрушает свободу. Свобода не разрывается, она делится. Неразрывная, она разделяется складкой и странным родством философских положений.