закрепиться на высоте № 102,9. Готовьтесь. На вашу роту танки 35, 46 и 51.

Когда офицер ушел, ротный спросил:

— Понял задачу дня?

— Понял, — сказал Игорь.

— Готовься. Бери больше гранат.

А что, собственно, ему было готовиться?

Он проверил шмайсер и магазины, отложил себе гранат и вместо финки повесил фрицевский нож разведчика. Больше готовиться ему было нечего.

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

В мае сорок пятого года на одной из пражских улиц, захлестнутых толпами чехов, которые грудились возле наших танков, чтобы пожать танкистам руки или отдать цветы, или просто заглянуть им в лица и увидеть, а какие это они, освободители, — за пять лет чехи насмотрелись на немцев вдоволь и теперь представляли себе, что такое немецкий «новый порядок» — в мае сорок пятого на пражской улице Пономарев еще раз встретил Игоря Кедрова.

«Виллис» Пономарева со скоростью черепахи пробирался через весь этот праздничный хаос, но теперь торопиться было некуда. Война кончилась, но, как сам этот май — последний военный и первый мирный месяц — был двойственным, так и все они в действующей армии жили в мае двойственной жизнью. Они еще были на войне, но уже и не на войне.

Тут, в Праге, и на остальной освобожденной ими земле Европы они праздновали свою победу. В штаб уже поступили приказы о строжайшем учете трофейного и нашего бесхозного оружия, о том, что надо взять на учет солдат-студентов, о необходимости отправить в СССР воспитанников и другие такие же распоряжения, а на Тагильском заводе его офицеры получали новые танки, из фронтовых тылов к ним мчались колонны с боеприпасами, и в медсанбатах умирали раненые. Инерция войны все действовала. От этого и всего остального, столкнувшегося в мае, из чего для них и слагался рубеж между миром и войной, жизнь и получалась двойственной.

Оказалось, не так просто привыкнуть к тому, что не надо не только вести бои, но что не надо и готовиться к ним, а следует лишь заниматься комендантско-хозяйственной деятельностью, которая все эти четыре года составляла лишь ничтожную часть забот Пономарева, а теперь в один день стала главным. Так как он все еще привычно считал эти дела мелкими, а серьезных не стало, в нахлынувшей праздности Пономарев не знал, что делать с собой. Он как-то внутренне потерялся. Как будто из его души вынули стержень и она там, в нем, обвисла.

Конечно, он прекрасно сознавал, что очень хорошо, что больше не надо отдавать боевых приказов, за которыми всегда стояли кровь и отнятые жизни, — эти приказы давали армии ту жестокую собранность, к которой он готовил корпус перед войной и к которой привык в войну, но, понимая, что и война-то шла, чтобы, в конечном итоге, вернуть людям естественное состояние покоя, сам он к этому покою не был готов.

Он столкнулся с Игорем как раз в эти раздвоенные дни, и встреча получилась, как он потом чувствовал, не такой, какой она должна была быть.

В узкой улочке, загораживая почти всю мостовую, уткнувшись пушками друг в друга, стояли его тридцатьчетверки, переброшенные из Берлина, чтобы раздавить немцев и в Праге и не дать им перестрелять восставших пражан.

Пономарев ехал от конца колонны к ее голове. Там то ли был митинг, то ли еще все обнимались и объяснялись, — внимание всех было устремлено туда, и ему никто не мешал — не докладывал, и он мог спокойно ехать и спокойно смотреть.

Танки стояли еще грязные, облезлые, исцарапанные пулями и осколками, не парадные, а боевые машины, только что ворвавшиеся в город. И такие же пыльные, в грязном и истрепанном обмундировании толкались возле них и сидели на них десантники. Эта колонна тоже еще была войной, но то, что предстояло быстрейшим образом привести машины и людей в порядок — вымыть, подкрасить танки; вымыть, постричь-побрить, приодеть людей — уже было миром.

До головного оставалось несколько танков, когда на одном из них, сзади башни, где в броне еще сохранилось тепло от мотора, он увидел спящего солдата, которого узнал сразу: Игорь спал рядом с башнером, уронив голову ему на бедро.

— Стой, — приказал Пономарев шоферу.

Он отодвинул командира танка, который начал было докладывать, сказав «потом», подошел и наклонился над Игорем.

Игорь был тот же, только его небритое лицо стало темнее и морщины, которые шли от носа к углам рта, были глубже.

Пономарев положил руку ему на плечо.

— Игорь! А, Игорь!

Игорь сонно ответил «м-м-м-м» и, не открывая глаз, повернул голову так, что Пономареву стало видно губную помаду, которую ему оставила какая-то пылкая чешка и которую он еще не заметил и не стер. Сказав еще раз «м-м-м», Игорь натянул воротник шинели повыше — просыпаться он не хотел.

— Ну что ж, пусть, — решил Пономарев, но башнер толкнул Игоря в бок, и Игорь сел.

Он протер кулаками глаза, поправил пилотку, отогнул воротник и спрыгнул с танка.

— Я знал, что вы выжили.

Пономарев прислонился к тридцатьчетверке.

— А я о тебе, честно говоря, не знал. — Пономареву было как-то неудобно объяснить, что он закрутился, все откладывал-переносил. Он хотел не просто найти Игоря, но и вытянуть к себе поближе, чтобы сберечь, да так и не сделал этого. Когда он вспоминал об этом, было страшно досадно на себя. — Понимаешь, потом ты был в госпитале, потом — я тут… Но главное, ты тоже живой.

— Пока живой.

— Почему пока?

Игорь поправился:

— То есть уже вообще. Мы так привыкли. Вылезаешь из блиндажа или после атаки, тебя кто-то увидит и кричит: «Ты живой?» Вот и отвечаешь: «Пока живой!»

Пономарев тоже невесело улыбнулся. А сколько миллионов не было в живых?

— Теперь — все!

— Кажется, все. — Игорь сказал это медленно. Ему хотелось сказать это уверенней.

Вокруг них собрались чехи, но они стояли между тридцатьчетверками, и два этих пахнувших соляркой, нагретым железом, кислым пороховым дымом танка, танкисты и десантники отгораживали их. Они были как на острове, на котором привыкли жить.

— Ну, что теперь?

Игорь пошевелил плечами и переступил, разминаясь.

— Не знаю. А вы?

— Поживем — увидим.

Они переглянулись и помолчали.

Пономарев отмахнулся от мысли, что чьим-то глазам их встреча может показаться театральной — дескать, генерал-победитель пожимает руку солдата-победителя.

— Ну, Игорь, пока.

— Пока, товарищ генерал.

Пономарев пошел к «виллису», но чехи на полпути перехватили его и стали обнимать, говоря много слов по-чешски и мало по-русски, и за всеми этими чужими людьми Игорь где-то потерялся. Пономарев только мельком еще раз увидел его. Рядом с Игорем стоял тот старый солдат с иконным лицом.