Сергей Снегов Партийное мнение

О том, что между начальником экспедиции Синягиным и руководителем научной части Смородиным начались расхождения, люди узнали сразу — такое трудно утаить в тесной палатке. Члены экспедиции видели, как Синягин писал запрос в Полярный и передал его Лукирскому. Маленький, живой, смешливый Лукирский не умел делать секретов из бумаг, на которых не стояло соответствующих официальных грифов. Он радостно щелкнул пальцем по запросу и громко осведомился:

— Значит, снимаемся, Игорь Евгеньевич?

— По-моему, я написал все, что следовало написать, — остальное будет решать Полярный, — сухо ответил Синягин: он не любил лишних разговоров, радостных восклицаний, громких слов и прочих неумеренных выражений чувств; даже близкие ему люди, знавшие его по многу лет, ощущали в его присутствии стеснение и невольно подтягивались.

Лукирский больше ничего не спросил и побежал на рацию. По дороге он понимающе подмигнул Смородину. Смородин, высокий, жилистый, веселый, сидел у стола, ерошил жесткие рыжеватые волосы и ответил на подмигивание Лукирского широкой улыбкой. И сухие слова Синягина, и радостный вид Смородина говорили об одном и том же. И каждый из тринадцати человек, сидевших за столом, понимал, из-за чего возникли расхождения. Строгая дисциплина, поддерживающаяся в экспедиции, мешала людям открыто вступить в разговор начальников, и только громкое покашливание, шарканье ног, со стуком отодвинутая скамья показывали, как внимательно слушали члены экспедиции короткий разговор между Лукирский и Синягиным и как взволновал их этот разговор.

После завтрака рабочие пошли на буровые точки, а заведующий материально-хозяйственной частью Лукьянов отправился на склад, расположенный на берегу горной речушки, впадавшей в Карунь, — механику экспедиции Митрохину потребовался запасной инструмент. Сухонький, резкий в словах и движениях, весь седой Лукьянов все делал быстро; рослый Митрохин был моложе его на двадцать лет, но отстал уже на первых шагах. Лукьянов, поддразнивая неповоротливого, неуклюжего, как медведь, Митрохина, легко прыгал с камня на камень и, пока Митрохин взбирался на крутой бережок, успел открыть склад, вытащить нужный инструмент и снова повесить замок. Показывая пальцем, где надо расписаться в журнале в получении инструмента, Лукьянов сказал:

— На всякий случай проверь состояние бидонов: не пришлось бы сливать бензин из бочек.

— Неужели снимаемся? — с надеждой спросил Митрохин.

Конечно, ни Лукьянов, ни он не могли иметь твердого мнения насчет вопроса, по которому два крупных специалиста-геолога разошлись во взглядах. Лукьянов отвечал за инструмент, материалы, еду и вещдовольствие, Митрохин начальствовал над вездеходом, моторной лодкой, электрическим ветряком и буровым станком. Поведение горных пород их не касалось. Пласты и линзы могли искривляться, уходить вглубь, выпирать наружу, отдавать скрытые в них богатства или, наоборот, ревниво прятать их. Это была область чистой геологии, и лезть в нее им было заказано по штату. Но не думать об этих вещах они не могли. Митрохин сказал, словно оправдываясь:

— Пойми, Никитич: шесть месяцев на одном месте. Дотянули до самой зимы, а что будет, если грянут морозы? Разве я один сомневаюсь — все! Так ты это твердо, что снимаемся?

— Как Полярный решит. Не нашего ума дело. — Лукьянов, сморщив розовое худенькое лицо с густыми бровями и большим ртом, хитро посмотрел на Митрохина. — А ты что, о жене заскучал?

— Посуди сам, Никитич: полгода не видел, а ей через два месяца рожать. Сплю и вижу, как обнимаю. Проснусь и полночи заснуть не могу: как она там? Ведь одна…

— Ну, насчет обнимки дело поправимое. Рекомендую утром холодные обтирания. Помогает тоже купанье на ледничке под солнцем.

— Дурак ты, Никитич. Я серьезно, а ты — солнце…

Возвращаясь с вершины Курудана, Синягин присел на склоне недалеко от палатки. Перед ним внизу, на север и на восток, простиралась великая северная тундра — однообразная и безмерная, как море, пустыня снега и голых скал. Охваченная синеватым морозным туманом, она подбиралась к самому Курудану сетью карликовых озер и грязновато-серым лишайником, проступавшим, как ржавое пятно, сквозь тонкую пелену снега. Далеко на западе, у самого горизонта, тянулась тонкой полоской могучая Карунь. А за палаткой уступами громоздился изломанный Курудан — пики, голые камни, зеленоватый диабаз, синие от древности пласты коренных пород.

Синягин, опустив голову на ладонь, смотрел и думал. Все обернулось иначе, чем он предполагал. От себя утаивать истину незачем — в Полярном его доводы будут иметь мало веса. Сообщение Смородина, отправленное вчера, предельно точно: обследовано столько-то квадратных километров, имеется запланированное число шурфов, норма проходки превышена на десять процентов, извлечено много интересных кернов, железное оруденение подтверждено — тридцать ящиков забиты результатами этих изысканий, нужно ставить лабораторные исследования образцов, писать научный отчет. А то, что по существу ничего не открыто, что пять месяцев потеряны напрасно, что самого важного, единственно важного — выхода свинцовых руд — не найдено, — что ж, это тоже научный факт, можно писать солидный новый отчет, что вот искали свинец и не нашли, должен бы быть, все признаки указывали, что свинец здесь залегает, а его нет: так, мол, странно и неожиданно все получается в природе. Редакторы научных журналов такие отчеты охотно принимают к печатанию, при усердии и хороших связях можно даже ученую степень заработать.

Нет, он не хочет быть несправедливым к Смородину: Василий с самого начала не верил в свинец, он выговорил себе узкую задачу — исследовать железное оруденение, эту задачу он выполнил с блеском. Тураев, начальник геологического управления в Полярном, тоже в свинец не верит. Разве он не сказал ему, Синягину, при отъезде: «Насчет наличия свинца не сомневаюсь, но промышленное месторождение — вряд ли».

Что же, старик пока прав: жалкие прожилки свинцовых руд, найденные ими за эти пять месяцев, о серьезном результате не свидетельствуют. И все-таки свинец имеется. Шесть лет назад он, Синягин, впервые взошел на Курудан, три раза возвращался на его вершину, писал пять докладов, доказывал министру свою правоту, демонстрировал найденные им образцы пород. Он верил в свинец все эти годы, сумел заставить других поверить в себя. А сейчас, если говорить начистоту, он уже не просто верит, а знает — свинец имеется: образцы обогащаются, они ведут к какой-то пока неизвестной плоскости, или линии, или, черт возьми, точке, там проходит