Такэси Кайко Гиганты и игрушки

ТРИ ПОВЕСТИ, РИСУЮЩИЕ ЛИЦО ЯПОНИИ

Во второй половине пятидесятых — шестидесятых годов на японском литературном горизонте появились писатели, заставившие заговорить о себе не только в своей стране, но и во многих странах мира, — Кобо Абэ, Кэндзабуро Оэ, Ёсиэ Хотта, Сюсаку Эндо. Эти писатели во многом определили пути развития японской литературы послевоенного периода. Одним из них был Такэси Кайко.

Такэси Кайко привлек к себе внимание читающей Японии прежде всего тем, что предельно точно показал неустроенность, ненужность маленького человека в буржуазном японском обществе, в то время только-только начинавшем набирать темпы экономического роста. Это еще не была сегодняшняя Япония, гордящаяся своим «экономическим чудом», но в то же время страдающая от противоречий, вызванных к жизни этим «чудом», и не знающая, как преодолеть разрыв между экономическим ростом и все углубляющимся духовным обнищанием. Но это уже была Япония, в которой пусть еще только в зародыше, но проглядывались ростки нынешних противоречий. Это было время, когда магнит «экономического процветания» еще был в состоянии притягивать сердца людей. Недалеко ушли в прошлое времена, когда милитаристская пропаганда вбивала японцам в головы идеи господства в Азии и экономическая мощь рассматривалась как важнейшая для этого предпосылка. Во времена Кайко речь на первый взгляд шла о другом: Япония обязана-де стать эталоном для народов Азии, стать главной защитницей их интересов. Вот что должно было послужить для японского народа главным стимулом: работать больше и лучше. Но уже тогда была видна опасность этой идеи, чреватой возрождением ультранационализма. Уже тогда была видна опасная пропагандистская сущность этих лозунгов, забывающих о главном — о человеке, его интересах, идеалах. Во всех этих построениях Япония изображалась как нечто монолитно-нерасчлененное, — человек, индивид растворялся в массе и переставал существовать как личность.

Кайко начал свой творческий путь с полного и решительного неприятия подобных идей, с обостренного внимания к человеку, его внутреннему миру, к среде, формирующей его взгляды, характер, мировоззрение. Ибо к человеку должны быть обращены устремления государства. Не вопреки, а во имя человека, не сковывая, а расковывая его волю, талант, энергию, ибо экономический прогресс недолговечен, если за ним не стоит свободный духом человек. Такова исходная позиция Кайко, с которой он попытался выяснить, что представляет собой сегодняшнее японское общество.

Такэси Кайко был слишком молод в годы войны, чтобы показная демократия американского образца пятидесятых годов, столь умилявшая многих японцев старшего поколения, сознательная жизнь которых прошла в годы мрака, могла ослабить антибуржуазную направленность его творчества. И если двадцать пять — тридцать лет назад в Японии было гораздо хуже, если в те годы человеком не только пренебрегали, но просто перечеркивали его, если все интересы человека были подчинены целям агрессивной войны, то это вовсе не значит, что нужно мириться с тем, что мы видим сегодня, — такова точка зрения Кайко, позволившая ему создать ряд глубоких и интересных произведений.

В конце 1957 года двадцатисемилетний выпускник юридического факультета Осакского государственного университета опубликовал в журналах «Синнихон бунгаку» и «Бунгакукай» три повести — «Паника», «Голый король» и «Гиганты и игрушки», получившие в Японии широкий резонанс. За них Кайко был удостоен одной из самых авторитетных литературных премий Японии — премии Акутагавы, и сразу же занял прочное положение в литературном мире Японии. Эти повести с разных ракурсов сфокусированы на одной проблеме: человек и толпа, единичность и множественность. Ниже мы подробней остановимся на них. Сейчас же посмотрим, в каком направлении развивалось творчество писателя после его первого успеха.

Кайко всегда интересовали трудные судьбы людей. Он намеренно ставил своих героев в условия, близкие к критическим, когда сила человеческого духа раскрывается во всей своей полноте. Таким был его роман «Японская трехгрошовая опера»^[1] о первых месяцах после поражения Японии, в котором писатель исследует жизнь осакского «дна», и повесть «Потомки Робинзона» — рассказ о нелегкой судьбе переселенцев на Хоккайдо.

В них Кайко рисует своих героев в минуты трудностей почти непреодолимых, рассказывает о нечеловеческих условиях их жизни. Но изображение страшных картин жизни в этих произведениях — не самоцель; главное для писателя в другом — высветить человеческий характер в минуту тяжелейших испытаний, показать, как, сталкиваясь с жестокой действительностью, мужает человек, как закаляется сильный и гибнет слабый. Кайко далек от воспевания и романтизации зла как средства закалки личности; напротив, он призывает не склонять голову перед злом, не сдаваться, преодолевать его. В силе и несгибаемости человеческого духа — жизнеутверждающий пафос самых горьких и страшных его произведений.

«Японская трехгрошовая опера» и «Потомки Робинзона» были ярким и важным этапом творчества писателя, но все же не главным его направлением. Им стала тема борьбы вьетнамского народа за свою независимость.

Кайко избегает громких слов о гуманизме, но все его творчество истинно гуманно. Именно высокий гуманизм, чувство ответственности за судьбы мира побудили его поехать корреспондентом во Вьетнам, чтобы рассказать правду о том, что там происходило. Его репортажи составили впоследствии книгу «Вьетнамский дневник». Верный своей манере, вдумчиво и обстоятельно, с большой внутренней убежденностью говорил он в ней о борьбе народа, отстаивавшего свою независимость, и предсказывал обреченность любого посягательства на его свободу.

Вьетнамские впечатления легли в основу трех романов: «Сверкающая мгла», «Мрак среди дня» и «Горькое похмелье»^[2]. Самый значительный из них — «Сверкающая мгла». В нем писатель показал вьетнамскую трагедию через восприятие американского сержанта, уверенного, что американские солдаты спасают Вьетнам от «коммунистической угрозы», что они защищают интересы вьетнамского народа, который якобы сам не в состоянии еще понять, кто его настоящий друг. Сержант ослеплен официальной пропагандой, он искренне верит в освободительную миссию американской армии. Но логика любой несправедливой войны в конечном итоге заставляет участвующего в ней сделать выбор: встать на сторону народа или его врагов.