За встречу?
— Нельзя мне, Валя. У меня дисбактериоз кишечника. Врачи запретили.
— Да брось! Чего ты боишься, Розенфельд? Жизнь-то у нас считай почти кончилась.… А что мы видели? Да ни хрена не видели. И не увидим!
Виктор продолжал отнекиваться. Он уже пожалел, что согласился придти домой к Вале. И так на душе было тяжело, а тут еще эта пионервожатая, когда-то такая милая и привлекательная, открывшая ему мир наслаждений, а теперь превратившаяся в гнусную алкоголичку.
— Ну, как хочешь, Виктор Батькович. Я и одна выпить смогу, раз компания моя тебе не по нраву.
Валя налила остаток водки в большую, потрескавшеюся чайную кружку с изображением здания Адмиралтейства и надписью «Ленинград» и одним махом опрокинула ее.
— Фу, гадость какая, — сказала она, закусывая половинкой огурца.
И Вите вдруг стало противно. Сначала ему был противен только хруст, который издавала Валя, потом он увидел коронки на ее передних зубах, и его стало тошнить.
А Тужуркина всё подливала и подливала себе водки, и ее толстое лицо становилось всё краснее и краснее.
— Давай, Розенфельд, хотя бы Михеича помянем, — сказала она. — Ведь он тебя физике учил. А теперь ты сам — физик. Кем бы ты был без Михеича, а? Отвечай!
Водка давала о себе знать. В глазах у Вали засверкали пьяные огоньки, язык стал заплетаться.
— Отвечай, ученый. В говне моченый. Ты уважаешь Михеича или нет?
— Конечно, уважаю, — ответил Розенфельд и стал думать о том, как бы поскорее убежать отсюда.
— Ну, тогда выпей. Он же хороший был. И не виноват, что у него на старых баб не стоял. Ему подавай молоденьких.
Валя по-дурацки засмеялась.
— Ты помнишь, как мы с тобой тогда, в пионерской комнате, а?
— Ну, как не помнить…
— Так, может, вспомянем старое? Или ты разлюбил меня за эти годы?
— Нет, Валя, — ответил Розенфельд. — Был такой ученый, Гераклит. Жил он в городе Эфесе.
— Опять ты про своих ученых, скучный какой…
— Послушай меня. Так вот Гераклит Эфесский сказал: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды».
— Ясно. Стало быть, отказываешься от дамы. Что ж, хорошо. Иди, парень. Свободен!
— Ну, я пойду, — с надеждой в голосе пробормотал Витя.
— Да что ты, маленький! Я же пошутила, — улыбнулась Валя. — Да и вообще, отвыкла я от мужиков.…Умер вот Михеич, скучаю я. Он один и любил меня. А другие-то что… Скоты. Одно слово — скоты. Но если не выпьешь за Михеича, убью. Топором тебе башку раскрою, семя жидовское…
Розенфельд увидел, что глаза у Тужуркиной наливаются кровью и почувствовал дрожь во всем теле.
— Вы…вы… выпью, выпью, Валя, — сказал он, заикаясь. Он всегда начинал заикаться при волнении.
— Давай, Виктор Гюго, — Валентина налила ему водку в алюминиевую кружку. — Что, брезгуешь? Пей тогда из моей, с Ленинградом! У нас с Михеичем больше посуды нет. Вдвоем живем.
Виктор с радостью увидал, что водка кончилась, и быстро, как Валя, опрокинул свою кружку.
Спирт быстро ударил в голову, и он почувствовал себя как на карусели.
— Что, в головку ударило? А ты огурчиком закуси. У меня еще помидоры остались, с рынка. Наш армяшка всем торгует…
Розенфельд оказался не прав. Как только они выпили, на столе возникла еще одна, совершенно целая бутылка.
И тут в душе Вити произошел какой-то перелом. Ему вдруг захотелось напиться, забыть обо всем, погрузиться в сладкий сон.
Он помнил, как Валя подливала и подливала водку в его кружку, как он потом еле дошел до туалета, как его вырвало чем-то желтым, наверное, желчью.
Помнил, как долго надевал пальто, как она не хотела его отпускать, говорила что-то вроде «не дойдешь один».
Как только он вышел из подъезда, холодный воздух ударил ему в голову, и он почти полностью отрезвел.
Да, Валя. Та самая Валя Тужуркина… Боже мой, какая глупая русская фамилия — Ту — жур-ки-на! «Ту» — это значит «два». «Жур» — день.… Нет, не то, не то. Эта встреча — всего лишь случайность. Ничего между нами никогда не было. Это всё ненастоящее. Подростковый секс, красные знамена.… И когда это было? В каком таком столетии?
Розенфельд посмотрел на часы. Было около двенадцати часов ночи. До его дома отсюда совсем близко — не более десяти минут ходьбы.… Вот как близко живет он от Вали… Точнее, от Ивана Михеича.…Нет, от Вали, Михеич же умер.…Нет, Валю скоро выкинут с квартиры Михеича — у нее нет денег на федеральных судей России. Завещание.… А было ли завещание? Завещание-то было, а прописки-то нет. Прописка у матери, в коммуналке. Дура какая-то, погналась за завещанием. Главное — прописка.…Впрочем, мне-то что? Я-то здесь — кто?!
Розенфельд подошел к ночному ларьку, купил большую пластиковую бутылку минеральной воды «Ветлужская», открутил сильно присобаченную голубую пробку. Минералка фонтаном рванула на грязный асфальт. Виктор Ильич стал с жадностью пить из нее.
Оторвавшись от «Ветлужской», он посмотрел по сторонам, и ему вдруг стало страшно.
Два небритых бомжа с большими розовыми сумками копались в мусорном контейнере. Потом к ним подошел третий бомж, только без щетины на щеках, и Розенфельд с отвращением убедился, что это была женщина.
Нет, он уже не был пьяным. Наоборот. Он был трезвым и прозрачным как стеклышко. Он, Виктор Ильич Розенфельд, наверное, был самым трезвым человеком в этой России, а точнее, как теперь принято называть эту страну, в этом экономическом пространстве.
«Разве для того, — подумал он, — Моше вывел нас из Египта, чтобы мы попали сюда, в эти скифские степи, к этим диким, первобытным людям?»
И тут-то Виктор Ильич опять вспомнил о том, что хотел бы, наверное, быть сойфером, ходить в синагогу, исполнять все эти странные обряды.
Ведь это же было, было когда-то!