мрачно напомнил Иван. — И поле я не закончил.

— Не твоя забота. Клади ключи на стол.

— Ключей нет. Давно замок сломан. Да и зерно я ведь не получил еще. С намолоченного-то. — Мимо этого, главного вопроса, никак нельзя было пройти. Пусть хоть все сгорит синим пламенем, пусть подавятся своей машиной и премией закусят, лишь бы в достатке зерна было — жить тогда можно. Будет и мука, и скотину чем кормить; и с голоду семья, при любых обстоятельствах, не вымрет.

— В ЗИЛок сколько входит? — Директор надвинулся глыбой над столом.

— Ну, тонн шесть можно загрузить.

— Значит, шесть тонн ты уже поимел.

Так и есть, сдали местные ищейки. С потрохами сдали. Иван примолк.

— И потом это… ты же не член думского комитета по распределению льгот.

Понятно. И про другие случаи директор знает.

— И что вы за народ такой? — продолжал Петрович. — Все норовите не своим делом заняться. И в судьи лезете, и в судебные исполнители, и кем только себя не мните. Скоро прерогативы господа Бога захватите.

Иван наглухо замолк.

— Ладно, про это замнем и еще машину зерна тебе выделим, — снял директор напряжение момента. — Главное, там на трассе, меня не подведи. И за ребятами присматривай. Чтоб не сорвались. Будешь за старшего в нашем десанте. В общем, на войне как на войне. Чтоб завтра к шести утра в полной боевой готовности. Костя вас на вокзал отвезет. Я распоряжусь.

— Кружку и ложку брать?..

— Ага. Еще и наголо подстригись.

Петрович поднялся и пошел к вешалке, где висел его плащ. И самым большим раздражителем для Ивана стала непоколебимая директорская уверенность.

— А если я откажусь? — набычился он, напряг все мышцы, глянул враждебно.

Директор выдержал взгляд и нисколько не испугался.

— Тут из милиции звонили. Из городского отдела. Осведомлялись про тебя, — известил он. — Ты там в городе какого-то атамана в нокаут послал.

Ивана шатнуло.

— Да ты в обморок-то не падай, я своих не сдаю. Высказался о тебе положительно и сказал, что ты уехал. Заранее пришлось сплавить, — Петрович самодовольно ухмыльнулся. — Ты, по моей сводке, уже неделю на Севере.

— Какой же он атаман? — пролепетал Иван, защищаясь от нехорошей догадки, и нервно теребя в руках кепку. — Он такой-сякой… У него серьга в ухе была!

— В каком? В левом или правом? — спросил Петрович.

— В правом… Нет, в левом.

— Значит, сирота, — Петрович снял с вешалки куртку. — По казацким канонам. Уж я-то знаю. Помнишь моего батю, Петра Акимыча? Тоже из казаков. Только расказаченный. Умер батяня, не дождавшись восстановления в правах.

— А усы-то… усы, какие были, — бормотал Иван, припоминая. — Бесцветные, жиденькие, у иной бабы гуще.

— Это у моего бати-то? — рассердился директор, задрал гладковыбритый подбородок. — Ты че гонишь? У него были настоящие казацкие усы. И борода — лопатой.

18. Прощание со славянкой

Иван шел домой темной улицей, на которой не горел ни один фонарь, и горестно мотал головой. Теперь он уже не сомневался, что тот мужик, которого он послал в нокаут, был его родственник, Александр Исаевич Борздун. И не только родственник! Он же его кандидатом в правозащитники выдвинул. И сам же, дурачина-простофиля, защитника упразднил.

И это еще не все. Сироту ведь обидел. Пусть хоть сирота уже в зрелом возрасте и шести пудов весу, но это статус на всю жизнь. Вот чего себе не простит! Навообразил, черт те что, Штирлиц долбанный. Бойцы невидимого фронта, явочная квартира… Ну, остановился человек в гостинице; при первом удобном случае в деревню собирался наведаться. Сейчас от стыда только на Север и рвать когти. Конечно, Петрович жук еще тот, но на этот раз правда на его стороне: не свои функции ты, Иван, на себя берешь. Что человека-то осуждать? Покойная мама бы сказала: «Не суди и не судим будешь». Сам как в ресторане себя повел. Как кобель за сучкой с цепи сорвался…

Галина, увидев его, переполошилась: «Ваня, тебя чего так перекосило?» Он нехотя объяснил про командировку. Про то, что Александра Исаевича в нокаут послал, смолчал.

Позднее зашел Пашка Тютюнник. Почти не сгибаясь, почесал колено длинной рукой и заговорил.

— Собираешься? Галка пирожков на дорогу напекла?

— Печет там что-то.

— Мы сейчас все под колпаком у нашего Мюллера-Мельникова. Вот он и заключил договор с этими вербовщиками, нас не спросивши. Ну, тут уж ничего не попишешь. Карточный долг — дело чести. Всегда так было и для всех слоев общества справедливо: что для царских особей, что для уголовников.

Иван молча слушал его рассуждения.

— Жаль только, что на Север посылают, — пожалел Паша.

— А чего жаль-то?

— Да я ведь на Севере уже бывал. Еще когда кубатуру для колхоза заготавливали. Мне бы на Юг, куда-нибудь в Африку.

— А там что забыл?

— Люблю бананы. И всю жизнь мечтал попробовать их прямо с дерева рвать. Поскакать бы с ветки на ветку, как в доисторическом детстве, и можно об вечном успокоении подумать. И вообще что ни делается, все к лучшему. Так или иначе, но уже сейчас ясно, что наше акционерное общество к весне благополучно развалится. А мы там на Севере сядем на нефтяную иглу. Подзаработаем, китайские тракторишки себе приобретем…

— Мечтать не вредно, — перебил Иван, поминая свои мечты про новую машину.

— А чего? Колхозная собственность у нас не катит, частная тоже. Станем единоличниками и все проблемы решим. Сам у себя ведь не будешь воровать. Это уже будет такое извращение, как будто сам себе в жопу вставишь. Но ведь не у кажного до жопы достанет.

Паша со значением примолк, чтобы Иван осмыслил сказанное.

— Токо заранее тебя, Ванек, предупреждаю: если даже очень богатым станешь, не нанимай сторожей. И вообще никого не нанимай. Даже меня, вечного пролетария, не нанимай. Вот хоть что со мной делай, хоть на куски режь — не нравится мне наемный труд. Не ты обдуришь, так тебя. Вот и ходишь вечно неудовлетворенным, — Тютюнник помолчал и, не услышав ответного слова, закончил. — А вообще-то трудиться я могу. На Севере, когда для сэбэ клюкву собирать будем, я вам покажу на что я горазд. Я уже придумал такую загребательную штуковину под вид совка.

— Ты лучше скажи мне, Пашка, — не выдержал Иван. — Как ты умудрился с моего москвича колеса поснимать? А еще другом меня считаешь!

— Вообще-то, врать не буду, я сразу понял, что машина твоя, — честно ответил Паша. — Но решил, что ты ее сам на свалку выбросил. Она ж у тебя вечно ломалась, а тут тебе новую пообещали. Да и колеса-то — лысые совсем. Никому они не нужны. Токо мне. Я тачку из них хотел сделать, кормовую свеклу с колхозного поля возить.

Иван хмуро слушал Пашкины оправдания и прикидывал,