происшествия!

Боже мой, я сразу узнал это «место» на Софийской набережной!

— Внимание! Смотрите кадры, заснятые нашим коллегой Тимуром Страстовым сегодня в «шесть часов вечера после войны» (Не удержался от каламбура, их все забавляет) скрытой камерой. Вот всеми нами обожаемая Сусанна в сопровождении телохранителя в последний раз спешит на свой концерт. Вот — глядите! — подходит к своему «шевроле»…

Все произошло молниеносно: к автомобилю «звезды» подкатил черный, как катафалк, микроавтобус, сзади раскрылись дверцы, чьи-то преступные руки в перчатках выбросили на мостовую абсолютно голого человека, рядом упали певица и ее охранник, сраженные автоматной очередью. Катафалк умчался. («Джоуль — единица измерения энергии тока». — «То есть берутся показания счетчика…» Я ж предупреждал Быстрова: не выпускать! Но следователь поступил «по закону».)

Крупным медленным «садистским» планом — застывающие в смертном оскале лица, голый гладкий труп. Возбужденный голос за кадром:

— По непроверенным слухам, известный прозаик-авангардист Юлий Громов перебежал дорогу небезызвестному в специфических кругах «авторитету» и был поставлен, как у них, а теперь и у нас, выражаются, «на счетчик». Результат, увы, перед вами. Три жизни за одну ночь…

Я не выдержал и нажал на пульт, возвращая в мир молчание. Страстов — стервятник, выследивший падаль в «горячей точке» (вот уж действительно: «где будет труп, там…»). Цепь предыдущих событий развернулась как на ладони. Сусанна успела предупредить — но ничто не спасло их обоих; Юлий помчался в Чистый лес за ее фотографией — но наследил; сел в тюрьму — но его выпустили; уехал — разыскали… «Вижу (кого?) мертвого, вижу (что?) труп. Мертвый еще одушевленный, труп — уже предмет. Я — создатель, я требую труп — великое «ничто». Но Господь милосерднее нас, несчастный абсурдист, Царствия тебе Небесного!

Развязка

В квартире Покровского обнаружили точилку, и, как ни странно, водолаз нашел нож (один из двух — вещдок) в том месте, где указал убийца — напротив храма Василия Блаженного. Средства массовой информации обрели новое дыхание и заработали на новой волне («русский Ницше», «реинкарнация Розанова», «волк-одиночка» и т. п.), и я позволил себе от них отключиться.

Мы с Маней тихо разговаривали в детской; классик сидел в своей «башне». «Он сумел преодолеть гордость и приехал к Юле поговорить. Но она его высмеяла: «Когда мне надоест эта игра, я с нею покончу, да так, что все вздрогнут». — «И все вздрогнули». — «Папа надеялся на тебя, ты сказал: ее надо остановить. По его решению я дала тебе телефон сестры».

— «Я и остановил — насмерть!» — «Наверное, Юла хотела покончить с липовым литературным агентом при тебе, но не успела».

— «Манечка, она знала, как ты доверчива и простодушна». — «Но вспомни: «сегодня нас ждут кое-какие испытания». Она полюбила тебя…» — «Пусть ее чувства останутся тайной, которая меня не волнует. Ты — совсем другое, ты жила жизнью сестры и отца. И этот буйный запойный, на которого ты пашешь и за которым по ночам гоняешься, тебя не отпускает!» — «Если ты будешь так говорить про папу…» — «То что будет?» — «Мне будет очень плохо… Слышишь?» — «Что?» — «Скрип половиц». — «Ничего не слышу». — «Ступеньки скрипят!» — «Тебе мерещится…»

Мы подошли к окну: действительно, желтое пятно — толстовка — мелькало в кустах, удаляясь к калитке. «Куда он?» — пробормотала она изменившимся голосом. — «Нет, так жить невозможно! Ну куда пойдет «писатель земли русской»? В храм или за водкой».

Маня проворно (я — за нею) поднялась в мансарду. Прекрасный пейзаж с птицами в полдень. «А как жить возможно?» — «Вот так!» Такого со мной не было с юности, я, как безумный, целовал ее, ласкал, а она гладила горячими руками мой затылок и шею… но все отворачивала лицо к окну. Она любила его.

«Смотри!»

Я встал с колен и увидел Старцева уже на подступах к Чистому лесу. «Ты на машине?» — «Копейка» опять отказала». Она понеслась «быстрее лани», я едва поспевал, вниз, в сад, к озерам, к «якорю спасения»… на ходу: «Девочка моя, ну что ты боишься? Яму осушили…» — «Она опять набухла». — «Ты туда ходила?» — «Мы с батюшкой вчера поставили крест». — «Где?» — «Где мама погибла».

Легкий на помине священник стоял в распахнутых воротах на фоне печально-черных кипарисов. «Ваш отец прошел мимо, я окликнул его, но он не отозвался!» Но уже не было сил бежать, мы побрели дальше — «Ты слышал крик?» — «Нет!» — миновали пепелище… Какие-то «секреты» Марины Моравы пропали… или магически рассеялись в эфире искрами, угольками, мельчайшими частицами сажи, чтобы как в сказке попасть в глаза ребенку и исказить мир… Мы взобрались на холм, как когда-то дети, которые искали свою мать. Мы вошли (они вошли) в Чистый лес, мы прошли (они прошли) по тропинке в папоротниках, (мы подошли) они подошли к избушке и посмотрели в окно. Он лежал на земле, упершись ногами в подножие деревянного православного креста, опустивши голову в желтую жижу. Неожиданно прокричал петух, и мы словно проснулись.

Отца спасти не удалось. Через год траура Мария согласилась стать моей женой.

©Инна Булгакова, 2010, 2002