Война не прошла стороной мимо семьи Блинниковых.
Паровозный машинист Фёдор Блинчиков ушёл на фронт в первый же месяц войны и не вернулся. Люди говорили, что погиб он геройски: когда его бронепоезд окружили, взорвал паровоз вместе с полусотней фашистов. Остался Данька с матерью да сестрёнкой Соней, ещё меньше его.
Мать Даньки часто плакала ночами. Она сразу постарела,осунулась. Карие глаза её потускнели, на гладком лбу залегли морщины.
Данька присмирел, перестал горланить песни, задирать соседского гусака.
Мать поступила в депо уборщицей. Было трудно. Ломоть сырого хлеба делили на троих.
Но всё-таки выжили!
Кончилась война. К Шурке и Кольке Соколовым вернулся отец, опять принял свой старый паровоз серии «Э». К Моргачёвым дядя Сидор приехал с протезом вместо правой ноги, но тоже нашёл себе дело-поступил поездным кондуктором. Не постучался отец только в домик Блинчиковых.
Данька почти не помнил отца. Остались в памяти только колючая папкина щека, пахнущие табаком и железом заскорузлые ладони да весёлые синие глаза. Не один раз Данька мечтал о том, как он косил бы фашистов из пулемёта, спрятавшись под бронепоездом, окажись он в то время вместе с отцом.
Жалко было маму, и Данька сам без напоминаний выносил поросенку помои, подметал двор, вытряхивал половики, потом брал сумку и бежал в школу.
Тропинка к школе пролегала мимо депо. И Данька часто видел, как из закопчённых ворот депо выходит паровоз. Блестят на солнце протёртые паклей чёрные бока с медными поясами, красные колёса. Из начищенного свистка вырывается облачко пара. Звонкое эхо повторяет могучий заливистый голос готового к бегу паровоза.
Часто Данька мечтал: вот выучится, вырастет и сам станет машинистом. Понесётся по стальным рельсам в далёкие города, к самой границе, а то и в другие страны: в Венгрию, Чехословакию, Польшу… Начнёт не хуже Шуркиного отца важно поглядывать вперёд из окна паровозной будки, свистеть перед переездами: «Еду-у-у! Давай дорогу-у-у!»
А пока приходилось помогать матери и учить уроки. В жизни всё было так интересно, а в задачниках паровозы выходили из пункта А и шли в пункт Б, бесконечно текла вода из бассейнов, нудно разворачивались пыльные куски сукна.
На уроках арифметики Даньку часто одолевал сон. Слипающимися глазами он следил некоторое время за рукой учителя, которая уверенно выводила цифры на классной доске, потом голова опускалась на парту, и только громкий оклик заставлял Даньку вскакивать. Крышка парты оглушительно хлопала.
- Блинчиков! К доске. Что я сейчас объяснял?
- Это… Ну вот, как его… Забыл, Кирилл Матвеевич!
- Дневник!
Данька подавал дневник и с тоской наблюдал, как в нём возникает жирная двойка, с ехидно загнутым хвостом, похожая на кобру из учебника географии.
Возвращаясь на место, Данька успевал незаметно ткнуть под бок отличницу Шуру Соколову: «Не могла подсказать? Эх, ты-ы-ы…»
Зато на уроках географии Данька преображался. Куда девалась его сонливость! Он первым помогал учителю повесить физическую карту полушарий, мигом смахивал мел с доски, и не было в классе ученика внимательнее слушавшего урок, чем Данька.
Ещё бы не слушать! Вот наука! Не чета арифметике! Тут тебе и Мировой океан, и Ниагарский водопад, и тропики, и заливы-проливы. Где летают реактивщики? В атмосфере. Кто им даёт погоду? Метеорологи. Как же не изучать атмосферу? Или взять путешествия. Не смыслишь в широте-долготе и не суйся в плавание. Да что плавание! Паровозному машинисту, и тому не худо знать географию. Вон их сколько, железнодорожных путей на карте. Долго ли сбиться? Как раз вместо Одессы в Симферополь угодишь.
Когда Даньке везло и его вызывали к доске, он так отвечал урок, что ребята за партами только крутили головой от восхищения:
- Вот шпарит!..
- Мировой океан делится на четыре океана: Великий или Тихий, Атлантический, Индийский и Северный Ледовитый,- бойко тараторил Данька и уверенно водил указкой по обоим полушариям.- К холодным течениям относится Лабрадорское, а также…
На переменах Данька рассказывал ребятам о путешествии Магеллана с такими подробностями, словно сам плыл с ним на одном из судов его крошечной флотилии.
В те дни, когда бывал урок географии, Данька возвращался домой весёлым, вприпрыжку. Нередко у калитки его встречала сестрёнка. В ситцевом, заштопанном, но аккуратном платье, начищенных жёлтых сандалиях, Соня пренебрежительно оглядывала брата.
- Опять рукав разодрал? Наказанье мне с тобой. И что ты нынче в школе натворил?
- В школе?- сразу настораживался Данька.- Н-ничего. А что? Где мама?
- Вызвали в школу. Говорят, ты опять двойку схватил. У меня за весь год ни одной тройки, а ты… Вот погоди, вернётся мама, она тебе задаст!
Данька сразу мрачнел. Он отлично знал, что мать всегда лишь грозится, а сама никогда не возьмётся за ремень, только плачет и причитает:
- И в кого ты такой уродился? Вымахал такой большой, а ума ни на грош. Встал бы сейчас батька, всыпал тебе пряжкой, так слушал бы учителей.
Хоть затыкай уши! Больней всякого ремня…
После таких разговоров не хотелось даже идти к депо.
Там ребята часто натаскивали в старый паровозный котёл сухой полыни, поджигали её и сидели в едком дыму: кто дольше вытерпит, последним вылетит из котла. Это они тренировались на выносливость… Отпадала охота ехать на тормозе до Птичьего перевала, соскакивать там на ходу с товарного поезда, не манила даже такая любимая забава.
Птичьим перевал люди прозвали не зря: там всегда летали в несметном количестве кедровки, дятлы и сороки. А уж видно было с Птичьего перевала так далеко, что, кажется, ещё немножко подымись, и увидишь Байкал с его белыми пароходами, монгольские степи и на них отары овец.
Но горевать долго Данька не умел. Через полчаса он уже шнырял по залитым мазутом станционным путям. Вокруг шипели паровозы, тоненько кричала «овечка» - маневровый паровозик серии «0», разгоняя стадо красных вагонов по своим местам, лязгали буфера, заливались рожки стрелочников. Здесь Данька чувствовал себя своим человеком. Поднырнув под думпкар с углем, он с независимым видом шёл вдоль длиннющего товарного состава.
123