Собирался, не без этого. Неаполь? Гонимые иезуиты скитаются по городам и весям. Наверно, отцу Ксавье пришлось не сладко. Антони устыдился. Но последнее письмо от священника пришло после того, как Вера... ко всем чертям! Сколько всего в сундучке! Ладно, он уважит просьбу мистера Бонифедера и постарается навестить отца Ксавье. На этот раз Антони закрыл сундучок аккуратно, запер замок, нахлобучил шляпу и вышел на палубу. Капитан Джорхем взглянул на него неодобрительно.

- Супротив приличию, чтоб помощник заставлял капитана ждать, мистер, - сказал он.

Филадельфия, потный и ухмыляющийся, греб через тесно заставленное кораблями полукружье старинной гавани. Подняв глаза, Антони увидел трехцветный французский флаг над громадой крепости Сперони. Оттуда слабо долетали звуки труб. Длинная крепостная стена вилась по склону горы Перальдо и терялась из виду. То там, то сям солнце вспыхивало на пушке или отражалось от штыков. Церкви были сложены из черного и белого мрамора, взгляд то и дело выхватывал их полосатые фасады и шпили.

Они пристали у Порта-Лантерна, где французские офицеры битых четыре часа изучали бумаги и допрашивали Антони, который переводил им слова капитана.

Непросто оказалось разубедить военных, считавших нейтральное судно своим законным трофеем. Французы наведались на "Вампаноаг" в шлюпке и к своему разочарованию убедились, что трюм действительно пуст. Капитану Джорхему было за что благодарить "помощника". Наконец, неохотно подписав разрешение на вывоз "корабельного провианта, оливкового масла, мрамора и статуй", их отпустили.

- Статуи, - недоумевал капитан, - что за статуи?

Антони со смехом объяснил. Французы не могли взять в толк, что мрамор нужен для балласта. Статуи делают из мрамора, мрамор нужен для статуй. Все одно! Путь покупают и то, и другое, это не контрабанда. Капитан еще разглядывал документ.

- Клянусь Богом, мистер, у меня мысля! - взревел он наконец.

Лишь через несколько минут Антони оправился от мощного удара между лопаток.

Генуя являла собой путаницу кривых улочек, горбатых, расходящихся под произвольными углами, стиснутых высокими зданиями. Тьма обитала в них, словно на дне старого колодца. Даже камни, казалось, прогнили. В нос бил запах старого сыра, хранящегося в бурдюках из козловой кожи.

Повсюду копошились полуголые детишки, проходили женщины с корзинами рыбы или столь же вонючими грязными тряпками на голове. Солдаты слонялись по отнюдь не воинским надобностям, и каждый пятый-шестой прохожий оказывался подозрительного вида священником в черной рясе с изжелта-белым мрачным лицом. Антони с трудом верил, что он в той самой, обрамленной гордыми скалами Генуе, которую видел с корабля.

Они проходили под бесконечными аркадами, чьи оштукатуренные стены почернели с течением лет. Кучи гниющего сора, неописуемых отбросов, тряпья громоздились у стен, но возле наружных арок, особенно там, куда било узкими клинками солнце, расположились на краю тротуара торговцы макаронами и кукурузной кашей.

Капитан вознамерился закупить какое-то немыслимое количество масла. Хотя переговоры вел новый помощник, торг продолжился сильно заполдень. Лигурийские диалекты вообще трудны, и генуэзцы смеялись над тосканским выговором Антони. Даже после того, как капитан с продавцами ударили по рукам, потребовалось еще часа два на поиски телег и доставку масла на пристань. Многоопытный капитан Джорхем ни на секунду не спускал с купленного глаз и расплатился не раньше, чем последний обернутый соломой кувшин опустили на пол склада в Порто-Франко. Здесь капитану пришлось развязать кошель и позаботиться, чтоб таможенники запомнили его добром.

Несмотря на последнюю трату, капитану было отчего довольно потирать руки. С приходом французов торговля в Генуе захирела, так что припасы ему достались за бесценок. Глаза его сверкали, и Антони с тревогой читал в них желание еще разок хлопнуть новообретенного помощника по спине.

В обычных обстоятельствах капитан Джорхем сберег бы свои пенсы и харчиться отправился на корабль, но выпитое с утра к полудню улетучилось, а он как раз с попутным ветром входил в долгий четырехмесячный запой, который случался у него раз в три года, и во время которого ему мерещился звук неких, давно умолкших шажков. Капитан имел обыкновение, заслышав потусторонний топоток, смешивать ром, портер и вино, в пропорции, известной у знатоков под названием "собачий нос". Ром и портер у него имелись, а вот вина недоставало.

К тому же он хотел купить мрамор для балласта, с тем, чтобы продать его в Гаване на надгробья, а взамен загрузить обычные валуны, которых, говорят, на Кубе в избытке. Для надежности надо было просверлить в плитах дыры, за которые потом крепить. Мало того, ему нравилось, что новый "помощник" ловко болтает по-тутошнему. Он намеревался сполна воспользоваться этим преимуществом.

А главное, у него была "мысля".

Состояла она ни много ни мало в том, чтобы, воспользовавшись столь неожиданным разрешением на вывоз скульптур, заполнить пустующие койки в кубрике "идолами", а именно: изготовленными в Генуе мадоннами, младенцами и святыми в полный рост, с тем чтобы сбыть их кубинским католикам, явно обделенным предметами искусства. Капитан Элиша в бытность свою в Гаване из праздного любопытства заглядывал в церкви, и обнаружил там прискорбную нехватку "идолов". Идея представлялась весьма заманчивой, несмотря на легкие угрызения протестантской совести.

Стоя под ярким солнцем, он утирал лоб зеленой тряпицей и немного ошалело ворочал старыми мозгами. Он ощущал голод и еще более насущную потребность смочить горло. Миссис Джорхем на борту и его не видит. Ладно, он купит ей подарочек. А себе он купит винца, посмотрит городишко, и пусть помощник-белоручка поработает языком.

- Пошли, мистер, пора подзаправиться. Показывайте дорогу. Капитан и хозяин приказывают.

Антони обрадовался. Он боялся, что они вернутся на корабль. А так он, глядишь, отпросится повидать город - и отца Ксавье.

Он окликнул мимоидущего французского офицера, и тот дружелюбно провел их под витыми чугунными балконами скромного переулочка в мощеный дворик, затененный сверху шпалерой, по которой вилась одна непомерно разросшаяся виноградная лоза. Вкруг большого каменного стола в центре сидели несколько французских офицеров, их шпаги, ташки и перевязи валялись на каменных скамьях грудой воинских трофеев. Строй бутылок, надкусанные салатные листья, сыр, хлеб, остатки нашпигованного чесноком окорока - все это помещалось на залитой вином скатерти. Под аккомпанемент ругательств вылетали из бутылок пробки. Вернувшегося товарища