засветло. Проводив, я вернулся в кровать, но сон улетучился вместе с её парфюмом. Тогда я принял душ и решил заварить арабику.

На кухне распахнутыми страницами меня встретил дневник Истера Линн. Перелив содержимое турки в чашку, я расположился за столом и зашелестел страницами.

Так и есть, запись о предстоящем свидании оказалась не последней. За ней следовала пустая страница (видимо они всё же склеились) и два письма мнимому другу. Одно я прочёл вчера, но другое…

«Правду говорят, не бывает безграничного счастья. Лишь блаженные проживают век ровно. А обычный человек, каким бы праведным не был, рано или поздно проходит сквозь лишения. Будь то утрата близкого, или потеря ценностей, неважно — душевные терзания едины. Они напрямую зависят от степени привязанности или родства. Кто-то из-за кошелька лезет в петлю, а кто-то волком воет, лишившись близкого.

Так было со мной, когда я увидел Иллу под колёсами грузовика. Так было и вчера после прочтения телеграммы. Женщина, которую я всю жизнь считал святой, при смерти.

Мама…

Она никогда не говорила, что больна. Наверно не хотела расстраивать. Что ж, это её выбор. Назад не отыграть.

Не знаю, что и думать. С одной стороны злюсь на неё за это молчание. Ведь скажи мама раньше что больна, мы бы нашли клинику, врача, лекарства… С другой понимаю — ничего бы этого не было. После смерти отца, когда за долги забрали дом и арестовали счёт, мы берегли каждую монету. А после гибели Иллы я впал в депрессию, бросил работу, и денег не стало вовсе.

Возможно, моё состояние и повлияло на её решение скрыть болезнь. Больше года я был депрессивным эгоистом и не видел, как увядает мать. Даже вспоминать противно.

Билеты куплены, завтра же лечу домой и буду рядом, сколько потребуется…»

Я тщательно пролистал дневник, но ни новых записей, ни склеенных страниц не обнаружил. Одира была права, жизнь Истера только-только стала налаживаться и снова удар.

Но на то она и жизнь, чтобы преподносить сюрпризы. Только в фильмах бывает «долго и счастливо». В реальном мире за белой полосой следует чёрное шоссе, а после смерть ставит точку.

Ещё раз, пролистнув тетрадь, я вернул её на каминную полку. Не знаю почему, но прятать в чулан не хотелось. Дневник стал частью интерьера наряду со статуэтками, часами и картинами. Как ни странно, но подобные «пылесборники» и наполняют дом уютом. Особенно дом холостяка…

* * *

Настойчивый звонок в дверь разбудил Одиру, она растолкала меня. Я напялил халат и, почти не открывая глаз, двинулся на звук. Спать хотелось жутко — чёртов конец месяца.

— Получите и распишитесь!

Бодрый голос почтальона отразился звоном в голове. Я, не глядя, чиркнул закорючку и, приняв конверт, захлопнул дверь. На автопилоте доплёлся до кухни и щёлкнул выключателем кофеварки.

— Кого принесло в такую рань? — поинтересовалась Одира, входя в кухню и сексуально потягиваясь.

— Почтальон конверт принёс, — ответил я, разминая лицо смоченными ладонями. Холодная вода подействовала и глаза, наконец, открылись.

— И что в нём?

— Ещё не вскрывал.

Кофеварка пропищала, и Одира поставила передо мной дымящуюся чашку. Села напротив и стала мазать хлеб джемом. А я сидел и заторможено гонял ложкой коричневую пенку. В висках пульсировали слова почтальона.

Из ступора вывел голос Одиры.

— Конверт не вскроешь?

— У меня нехорошие предчувствия, — я помассировал виски и затянулся кофе.

— Да брось ты, — она смахнула конверт со стола и надорвала сбоку. — А вдруг это ответ из журнала, куда ты посылал статью? Не против?

Я пожал плечами, хотя внутренне сжался. Одира достала сложенный пополам лист, и, подмигнув, развернула. По изменившемуся выражению я понял, речь далеко не о статье.

— Прочти сам, — с тревогой в голосе сказала она и протянула телеграмму.

Я медлил. Отчего-то не хотелось прикасаться к этому клочку бумаги который разделит мою жизнь на «до» и «после». Я чётко это понял, увидев грусть в глазах Одиры. А так же понял, что от меня уже ничего не зависит.

«… диагностирована опухоль… введена в состояние искусственной комы… находится под наблюдением в клинике…»

Я читал и не мог сфокусировать мысли. В глазах стоял какой-то туман.

Получите и распишитесь…

— Может всё ещё образуется? — спросила Одира, взяв меня за руку. — Современная медицина способна на многое.

— Современная медицина требует много денег! Тем более с таким диагнозом.

Я грубо одёрнул ладонь и подошёл к окну. Словно почувствовав моё настроение, осеннее небо опрокинулось дождём.

Как же так? Мама никогда не болела. Даже простуды обходили её стороной. А теперь она лежит за много километров в неизвестной клинике… Ущипните, я хочу проснуться.

Одира подошла сзади и мягко обняла меня за плечи. Тихо прошептала:

— Ты должен ехать. Я позвоню, закажу билет.

В знак благодарности я сжал её пальцы. Слов не требовалось. Всё уже случилось и единственное, что я могу сделать — быть с матерью до конца…

* * *

Мама умерла, не приходя в сознание. Когда кардиоаппарат монотонно запищал, я был рядом и держал её за руку. Меня вывели из палаты, и через стекло я видел, как врачи тщетно пытаются вернуть её душу. Во мне будто что-то оборвалось. Чувства улетучились — не было ни слез, ни горечи. Лишь холодная пустота.

Позже хирург разводил руками и что-то втолковывал на медицинском наречии, но я его не слышал. Я смотрел на простыню с очертаниями знакомого лица и мысленно корил себя за наш последний разговор, в котором вновь всплыла тема внуков. Я тогда наговорил ей гадостей и повесил трубку. Господи, какой я идиот!

Неделя пролетела как во сне. Свидетельство о смерти, прощание у гроба, банальные слова и обильная выпивка. Вернулся домой опустошённый как кошель шкипера. Говорят, со временем чувства притупляются. Очень хочется в это верить, иначе сойду с ума.

В спальне на глаза попался дневник, и вдруг я понял — нужно выговориться. Я смахнул пыль с обложки и пошёл в кабинет. Отчего-то даже мысли не возникло завести собственную тетрадь. Я должен записать чувства именно в дневнике Истера. Так будет правильно.

Страницы зашелестели, замелькали знакомые записи. Я пролистнул до последней, занёс ручку над бумагой и тут взгляд уцепился за незнакомые строки. Речь шла о состоявшихся похоронах.

«Согласно последнему желанию матери, урну с её прахом захоронили рядом с отцом. Я был против, но слово сдержал. Хотя с удовольствием плюнул бы на его могилу».

Ничего не понимаю. Какую урну с прахом? Я точно помню, что в последней записи говорилось о