Переночуй у меня. В баньке попаришься. Чайком напою.

Баба-Яга улыбалась беззубым ртом.

"Знаем мы ваши чаи, – подумал Зайчик. – Сказки читали".

Но вслух сказал:

– Отчего ж не попариться? А Волк у тебя есть?

– Какой Волк? Откуда Волк? – заверещала бабка. – Есть один… Старый, облезлый. Его и Волком-то не назовёшь.

– Пенсионер, что ли? – усмехнулся Заяц.

– Че-го? – удивилась бабка. – Я такого слова и не слышала.

– ПЕСНИ-онер, – поправился Зайчик. – Который песни поёт.

– Не. Не поёт, спета его песенка… Ну, садись на метлу.

Зайчик сел впереди бабки на метлу. Она обхватила его костлявой рукой. Другой рукой чуть приподняла метлу…

И они взвились в воздух.

Сидеть на метле было неудобно. Вот-вот свалишься. Если б Зайчик не был бравым солдатом, он бы закричал на всю откругу: "Ма-а-ма!"

Но он был солдатом. Смелым и мужественным. И этим всё сказано.

Они пролетели над рекой, зацепив ногами клочья тумана. Поднялись чуть выше… Вдруг вылетели на солнышко.

Сразу стало тепло, а красный солнечный шар… Нет, не шар, а краешек шара, не больше арбузной корочки, заливал всё небо сказочной яичницей.

Но тут опять стало темно. Арбузная корочка упала за горизонт. Праздничные краски потухли. Но зато зажглась луна. Будто кто-то выключил солнце и включил луну. И теперь уже в зеленоватом свете проходил их полёт.

Пролетели над лесом. Трудно было рассмотреть, каким. В лунном свете все деревья казались седыми.

В воздухе прошуршало что-то очень большое. Птица?.. Нет. Ковёр-самолёт!

На ковре стоял мужчина в длинном халате. Усатый, при сабле. Обернувшись, он отвесил им церемонный поклон.

Баба-Яга крикнула ему вслед:

– Убирайся отсюда, проваливай! Сваво неба мало? Разлетался тута, в сказках наших! Собью! Ещё встречу – собью!

Она долго не могла успокоиться:

– Порядки завели. Кто хотит, тот летит. Ковры-самолёты, Карлсоны всякие. Разлетались! Нечисть чужестранная!

Лес под ними стал редеть, сверкнула водная гладь. Море-озеро! Всё в серебристых барашках. И парусный корабль посередине. Паруса на мачтах как белоснежные подушки.

Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят!

Так и есть. Грохот пушек!

Это уже с другого берега.

На другом берегу – царский дворец, обнесённый стеной. С высоты дворец похож на кремовый торт. Расписные завитушки, башенки, переходики.

Всё сверкает и поёт! Это выглянуло солнце.

Рассвет! Быстро, как в сказке.

– Теперь недалече, – сказала Баба-Яга.

И они полетели совсем низко, вдоль берега. Пахнуло водорослями. Брызги от волн покалывали лицо.

Старик внизу, с белой бородой, вытягивал из воды невод.

– Как рыбка? Ловится? – крикнула ему Баба-Яга.

Старик схватил с песка камень:

– Лети отсель, проклятая!

– Не ловится! Не ловится! – захохотала Баба-Яга. – И жана у тебя старая. И изба. И сам – не Иван-царевич.

Зайчику стало неловко. Он обернулся к Бабе-Яге:

– Зачем вы так? Пожилому человеку…

– А чё он? Рыбку златую поймал, а распорядиться не сумел. Тьфу! Голь перекатная.

Старик что-то кричал, размахивал кулаками. Но они не слышали.

Перемахнули через песчаные дюны, пролетели над чахлым болотцем, и снова внизу пошёл лес. Но уже чёрный, тревожный.

Огромные разлапистые ели, вековые сосны. И вдруг – лес расступился, полянка. Пошли на посадку.

Метла прошуршала концом по траве. Они пробежали несколько метров…

Всё. Приземлились.

– Чуть чулок не потеряла, – проворчала бабка. – Штопаю, штопаю… А новые купить – где деньки?

Зайчик заметил на краю полянки избушку. На курьих ножках. Очень похожих на огромные "ножки Буша". Только с когтями.

С грохотом распахнулась дверь, и на крыльцо выпрыгнул Волчище. Серая спина, рыжеватое брюхо. Злые зелёные глаза.

У Зайчика сердце упало в пятки.

– Ничего себе, "старче", – только и сказал он.

Волк понял свою ошибку, скорчился, захромал:

– Кости старые. Поясницу свело. Голова разламывается. В ушах шум. Ой, плохо мне, плохо!

– Бедный ты мой, болезный, – погладила его бабка. – Совсем развалился. Ну, ничаво, Кузьма. Травкой тебя напою. Отойдёшь.

– Не отойду, – прошамкал Кузьма. – Чую – не отойду.

– Расплакался. Лучше дровишек принеси. И шишек на самовар. А ты, солдатик, располагайся. Сначала – чаёк, потом банька. Вся хворь из тебя и выйдет.

"Знаем мы ваши чаи, – подумал Зайчик. – Сказки читали. Чашечку выпьешь – другая не потребуется".

Но вслух сказал:

– Люблю чай! Больше всего на свете. Больше капусты, морковного сока. Больше самих кочерыжек.

– Чаво? – удивилась бабка. – Какого сока? Морковного?

– Берёзового, – поправился Зайчик. – В походе – жара, пылища. Ни воды, ни ручья. Только соком этим спасаемся.

– Какой летом сок? – удивилась бабка. – Ты чаво, милай? Сок берёзовый по весне! И то самой ранней.

– По весне! Правильно. Мы его на целый год запасаем. В банках. Трёхлитровых. Крышками закатаем и пьём.

– Крышками? – удивилась Баба-Яга.

– Крынками, – поправился Заяц. – Крынками трёхлитровыми.

– Не нравится мне этот солдат. Ох, как не нравится! – шёпотом сказал Кузьма.

– Чаво?

– Трусливый больно. Такие солдаты не бывают. И духом от него пахнет.

– Русским? – спросила бабка.

– Заячьим. Как от зайца-русака.

– Стар ты стал, Кузьма, – тоже шёпотом сказала бабка. – Солдата с Зайцем путаешь.

И добавила уже громче:

– Иди! Исполняй!

Они прошли в избу. Внутри стояла огромная печь. С чёрными от копоти стенками. Рядом с печью – деревянный стол. На столе – грязная, немытая посуда.

– Эй! – крикнула Баба-Яга Кузьме. – А посуду кто мыть?

Волк послушно впрыгнул в избу:

– Забыл. Я мигом.

Он быстро облизал миски языком:

– Всё! Чистей не бывает.

– Напоминать всё надо, – проворчала бабка. – Каждый раз.

Она смахнула со стола здоровенную кость, та отлетела в угол, где валялись объедки.

– Дровишки принесёшь, кости выкинешь! – крикнула бабка.

– Чего их выкидывать? – донеслось снаружи. – Ещё погрызу.

Бабка притворно вздохнула:

– С твоими-то зубами? Последние выломаешь.

Она накрыла объедки грязным полотенцем:

– Хорошая была тёлочка… Ей бы жить да жить.

"Напрасно я эту сказку выбрал, – пожалел Заяц. – Лучше бы про Царевну-лягушку. Ни Волка там, ни Бабы-Яги. Самый крупный хищник – лягушка-квакушка".

– А мыться-то где? – вслух спросил он.

– А вона, – сказала бабка и кивнула на печь. – Огонь погаснет – водички плеснём. Славная банька, ох, славная! По-чёрному. Иль не мылся так никогда, солдатик?

В избу влетел Кузьма. Глаза его кровожадно сверкали:

– Ну? Попарился уже? А то есть очень хочется.

– Не есть, а пить, – поправила его бабка. – Чай пить.

– Ага, – сказал Кузьма. – Чай пить, а то есть очень хочется.

Пока растапливалась печь, бабка раздула самовар. Самовар подскакивал на полу