тот плакат будет разорван в клочья. И флажок, поднятый кем-то над воротами, сбросят и затопчут.

«Сентябрь в Киеве чудесный», — откуда выплыла эта строка? Из стихотворения, из чьего-то письма?

За углом кривой улочки они столкнулись с группой красноармейцев; было их человек десять. Молоденький лейтенант, шедший впереди, с разгона остановился. Остановились и остальные. За лейтенантом стоял раненый красноармеец. Его неумело перевязанная рука подвешена была на тонком бинтике, концы которого узелком торчали из-под воротника шинели.

— К переправе сюда? — спросил лейтенант; у него был тонкий мальчишечий голос.

— Вниз и налево, налево, — ответил Максим.

— Ишь какой! Знает дорогу, — глумливо сказал раненый. На его сером измученном лице горели яростью темные глаза. — Здоровущий! С девками разгуливает…

— Товарищи… — растерянно заговорила Ольга.

— А вы, шлюхи, завтра с немцами гулять будете?

Красноармеец дернул рукой и скривился от боли. Глаза его стали еще злее.

— Товарищи! — вскрикнула Ольга. — Мы коммунисты, мы…

— Ольга! — резко оборвал ее Максим. — Товарищам неинтересно знать, кто мы. Пошли.

— Стой! — остановил его лейтенант. — Ваши документы.

Максим молча протянул ему бумажку.

Лейтенант взглянул, почему-то отмахнулся и скомандовал красноармейцам:

— За мной!

Раненый напоследок злобно буркнул:

— Погодите!.. Мы вернемся, и тогда…

Солдаты ушли. Ольге казалось, что ее ударили молотком в грудь. Хотелось побежать назад, крикнуть, крикнуть этому бешеному, что она, и Надя, и Максим не заслужили его оскорблений. Да еще таких оскорблений! «Вот и попрощались с последним красноармейцем».

Надю, хотя ее тоже больно задели слова бойца, мучило другое: «Я хотела поправить ему повязку, надо широкую перевязь под локоть, чтоб рука не болталась. Ему же больно!»

— Зачем мы пошли? — шепотом сказала она.

— Хочешь вернуться? — сердито бросил Максим. Стиснув зубы, он думал, что это повторится еще тысячу раз. Сколько осуждающих и презрительных взглядов ловил он в эти дни. «Здоровый, молодой, где твоя винтовка?»

Несколько недель тому назад каждый из них, троих, с глазу на глаз с пожилым седым человеком, услышал слова, от которых заколотилось сердце: «Как вы смотрите на то, чтоб остаться в Киеве, если фронт…» Максима эти слова ошеломили: «Значит, Киев могут сдать?» Седой человек внимательно посмотрел на него: «На войне всегда надо быть готовым к худшему». — «Я останусь», — сказал Максим. И сразу же услышал суровое предостережение: «Но знайте — будет труднее, чем на фронте».

Потом их собрали всех троих — Максима, Ольгу и Надю, познакомили и дали наказ готовиться. Затем состоялась первая встреча с Середой, и они готовились уже вместе — квартиры, документы, явки.

И вот эта ночь, вслед за которой и должно было начаться то, к чему они готовились.

— Где мы? — спросила Надя.

Они шли аллеей парка, слеза темнел обрыв.

— Еще немного, — сказал Максим.

Дорожка вела то вверх, то вниз. Наконец Максим остановился. Впереди угадывался укрытый мглой простор.

— Там внизу мосты, — сказал Максим.

Они присели под деревом. Пахло осенней травой, увядшими листьями.

Во мраке нельзя было разглядеть, что происходило на берегу, на мостах. Но они знали: армия отходит за Днепр.

Рассвет наступал медленно-медленно. Небо посерело, и первое, что увидела Ольга, был клен, покрытый узорчатой красной листвой. За ним из сумерек выступила шеренга тронутых желтизной каштанов. Осень уже вплетала в зеленый убор киевских холмов свои ярко-желтые ленты.

«Сентябрь в Киеве чудесный», — снова вспомнилось ей. Кто это сказал? Что он имел в виду? Красоту днепровских просторов и этот упавший на землю кленовый листок? Но сегодня ночью ничего этого нет. Есть лишь одно — мосты.

— Проклятый сентябрь, — чуть слышно произнесла она.

— Что ты говоришь? — спросил Максим.

— Ничего! Молчи.

Уже вырисовывались заречные дали, но русло реки было укрыто туманом, а может быть, дымовой завесой.

Из-за Дарницкого бора поднималось красное солнце. Туман вдруг растаял, и мосты стали видны. К ним зелеными волнами скатывалась гора, на которой сидели девушки и Максим.

На самом дальнем — железнодорожном мосту, что горбом изогнулся над водою, не видно было никакого движения. По Наводницкому шла пехота. По Цепному неслись автомашины.

Ольга сидела, обхватив колени. Рядом съежилась Надя; ей было холодно. Максим не отрываясь следил за движением на мостах. Уже скрылись машины, поредел людской поток.

— Проклятый сентябрь, — прошептала Ольга.

— Что ты сказала? — снова спросил Максим.

— Можешь ты помолчать?!

Такие глаза, такое исступленное лицо Максим видел у того бойца, что бросился с гранатами под фашистский танк на Васильковском шоссе.

В Ольге все клокотало, сдавленный крик рвался из горла. Но она до боли стиснула зубы. О, если б можно было убить первого фашиста, который войдет в Киев!

Вдруг дальний мост окутался тучей дыма. Прогрохотал взрыв, громовым эхом прокатился по берегам, отозвался пронзительной болью в сердце.

— О-о! — тихо простонала Надя.

Максим украдкой взглянул на Ольгу. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.

— Пора! — сказал Максим и поднялся. — Скоро взорвут и эти мосты. Немецкая разведка, должно быть, уже вползает в город.

Надя и Ольга тоже встали.

— Надо идти, — глухо проговорила Надя.

Ольга стояла не двигаясь. Не могла оторвать взгляд от Днепра.

— Ольга, ты нервничаешь.

Она резко повернула голову:

— Пожалуйста, без поучений, Максим.

Шли молча. В утреннем свете город казался еще безлюднее, чем ночью, а дорога еще длиннее.

— Я зайду к Середе, — сказал Максим.

Девушки пошли дальше. А он стоял и, прислушиваясь, смотрел им вслед. Над городом нависла каменная тишина.

Середа не спал. Отворив дверь Максиму, он вернулся к столу, на котором лежала раскрытая книга.

Ни о чем не спрашивал. Только поднял мохнатые брови и долго смотрел Максиму в глаза.

Закрыл книгу, отложил ее в сторону!

— Садись, рассказывай.

— Час назад взорвали мост.

Середа снова посмотрел на хмурое и усталое лицо Максима.

— Еще не видел?..

Середа хотел сказать «немцев». Максим поспешно ответил:

— Нет.

— Еще на-смо-трим-ся, — протянул Середа, постучал пальцами по столу, прикоснулся к книге — Жаль, не успел дочитать.

Не вставая, Середа нащупал рукой четырехугольный кусок стекла, лежавший на подоконнике,