контрабанда стала терять респектабельность и сделалась чем-то опасным, низким и постыдным. В стычках со стражами порядка некоторые контрабандисты стали убийцами. Одно время их дело было к тому же и невыгодным, пока предприимчивые и мудрые Лафитты не придумали им более приличное название — «каперы».^[8]

Правительство Соединенных Штатов назначило награды за их головы. Позже стало известно, что этим пиратам, объявленным вне закона, Великобритания предложила чины и деньги, если они поступят служить под британским флагом, который реял тогда у морских ворот их родного города, и что они оказались неподкупными, вследствие чего награда за их головы была отменена; вступив в переговоры с Эндрю Джексоном,^[9] они были признаны патриотами, вместе с соотечественниками участвовали в Новоорлеанском сражении во главе этих бесстрашных молодцов, после чего — так гласит предание — пропали без вести.

Капитан Леметр не оказался среди убитых или раненых; он был среди пропавших без вести.

ГЛАВА IV Три друга

Самым упитанным и жизнерадостным из священников города Новый Орлеан был небольшого роста человек, известный под именем отца Жерома. Он был креолом и принадлежал к одному из лучших семейств города. К его каркасному домику, стоявшему на высоких столбах и обнесенному высоким, плотным забором, вела от зеленой деревянной калитки узкая наружная лестница. Дом был весь окружен миртовыми деревьями и сообщался, посредством ведущей вниз лестницы и дощатого перехода, с задней дверью часовни, где отец Жером ежедневно простирал над прихожанами благословляющие руки. Улица называлась… — но тут нам, увы, недостает сведений. Исключая собор и монастырь урсулинок, мы очень мало знаем о церквах того времени, хотя они, конечно, появлялись то здесь, то там. Известно только, что каркасная часовня отца Жерома была тогда новой и находилась в деловом квартале. Она могла сохраниться на долгие года, но могла и не попасть в «Каталог Пакстона» и быть уничтожена пожаром. В более чем скромной гостиной отца Жерома не было даже ковра: здесь явно пахло обетом бедности. В его спальне было чисто и пусто; кровать была узкой и жесткой; но между двумя этими помещениями находилась столовая, вызывавшая улыбку у каждого входящего. Стол был невелик, но прочен, как и остальная обстановка; она была из дорогого дерева и украшена резьбой, создававшей впечатление веселой шутки. Это уж было делом матери и сестры, объяснял отец Жером; эту комнату они не позволяли оголить. В отличие от гостиной запах здесь был более эпикурейский, что и объясняло округлый живот и блаженную улыбку отца Жерома.

В этой комнате, за этим небольшим круглым столом с отцом Жеромом сиживали иногда два его друга, к которым он был сильно привязан, — Эварист Варийа, товарищ детских игр, ставший затем его зятем, и Жан Томпсон, друг юности; и оба они вместе с маленьким священником с сожалением вспоминали четвертого бывшего товарища. Как и отец Жером, оба были зрелыми участниками жизненных битв — зять священника был врачом, второй был адвокатом и приходился зятем отсутствовавшему, однако, собравшись за этим столом, они любили снова быть мальчишками в душе, хотя и мужчинами по разуму. Ни один из них не верховодил над остальными. В прежние годы они признавали вожаком того, кого теперь не было с ними; и они все еще думали и говорили о нем; строя разные предположения, они тянулись к нему, по-прежнему ожидая от него больших свершений, чем от себя.

Так сидели они однажды, попивая и рассуждая о природе вещей смело и легко, по-студенчески; разговор шел большей частью на французском, родном языке врача и священника, хорошо знакомом и адвокату Жану Томпсону, наполовину американцу; но иногда они переходили на английский, а иногда разражались смехом. Упомянули и об отсутствующем.

Отец Жером высказывался примерно так:

— Конечный разум не может определить степень преступности какого-либо деяния или чьей-либо жизни. Одному лишь Бесконечному ведомо, насколько в нашем грехе виновны мы сами, а насколько наши братья или отцы. Все мы сопричастны грехам каждого из нас. За всякое злое дело существует общая ответственность. Никто со времен Адама — да и сам Адам — не грешил единолично. И всякий раз при виде преступления или преступника я чувствую, что моя совесть указывает на меня как на соучастника.

— Словом, — сказал врач Эварист Варийа, — ты считаешь нас отчасти виновными, когда тебе случается не прочесть всех положенных «Отче наш».

Отец Жером улыбнулся.

— Нет, так человек не может оправдываться. Это попытался сделать наш праотец, но оправдание принято не было. А вот наш отсутствующий друг… Скажу прямо: все здешнее общество должно бы считаться соучастником его нравственных заблуждений. Насколько иным он мог бы стать среди иных людей, при более разумном воспитании и с более достойными товарищами! Нам ли называть его нарушителем законов, когда мы могли спасти его от этого? — Тут говорящий обратился к Жану Томпсону и перешел на английский язык: — Говориль мне нынче одна дама: «Ах, отец Жером, какой узас, он усел до берега Кубы и стал один корсар!» А я сказаль: «Да, мадам, это узас! Надеюсь, милосегдный Господь пгостит. Один узас! Надеюсь, милосегдный Господь пгостиль это мне и вам».

Жан Томпсон быстро ответил:

— Не следовало давать ей так говорить.

— Mais^[10] почему?

— Да потому, что, если тут и твоя вина, тем более надо заботиться о его репутации. Надо было сказать, — тут адвокат перешел на французский, — что он не пират, он просто получил от Картахенской республики лицензию на захват торговых судов противника.

— Вот так так! — воскликнул доктор Варийа, и оба засмеялись — и он, и его зять-священник.

— А почему нет? — спросил Томпсон.

— Ну пусть так, — сказал врач, пожав плечами, — если тебе хочется.

Внезапно став серьезным, он хотел еще что-то добавить, но тут снова заговорил отец Жером.

— Я скажу вам, что я мог ей сказать. А вот что: «Да, мадам, это для него один узас. Он заблудиль во тьме, но Господь даст еще больсе узас тому — все равно кому, — кто ему погасиль свет».

— А откуда ты знаешь, что он пират? — спросил с раздражением Томпсон.

— Откуда? — сказал священник, снова переходя на французский. — А как иначе толковать постоянные слухи, которые доходят к нам из каждого порта, когда идут суда с северного побережья Кубы. Есть, мол, там у пиратов капитан, на диво учтивый и благородный.

— По фамилии Лафитт, — сказал упрямый адвокат.

— И все-таки не Лафитт, — настаивал отец Жером.

— Верно, Жан, — сказал доктор Варийа. — Все мы это знаем.