хлебнуть столько, что некстати охрабрел.

- Это не Сорока? - спросил я Мерилин.

- Какой Сорока, что ты! Сорока в больнице лежит, откачивают его, неизвестно, выберется или нет. Это так, шпундики, - отнеслась она к обоим юным мужчинам. - Я по делу еду, - строго добавила она (информация предназначалась не им, а все тому же Сороке, который, не дай бог, все же выкарабкается из больницы и от этих парней узнает, что подружка его укатила с известной личностью вечерней порой).

Но парень с умным лицом, получив добавочную обиду в виде "шпундика" (словцо меня позабавило), решил повторить свою грозную фразу.

- Я говорю: не слишком ли круто? - сказал он, глядя мне прямо в лицо смелыми глазами.

- Ты что? Ты что? - удивилась Мерилин.

- Я бы на его месте тоже оскорбился, - сказал я. - Он прав. Не позволяйте себя унижать, мальчики. Это главное правило жизни.

- А кто позволяет? - спросил парень с умным лицом. Второй, круглолицый, наголо стриженный, хихикнул: вот уж, действительно!

- Не позволяешь? - спросил я. Слегка нагнулся и тихохонько пихнул умного парня ладошкой в нос, и он свалился со своего седалища, задрав ноги. Но тут же встал - и молча пошел на меня.

Я вышел из клоповника, предоставляя ему - и себе - оперативный простор. В руках у него ничего не было, круглолицый же, выползая вслед за товарищем, взял с прилавка пробочник. Убить нельзя, но пырнуть до болячки можно. Мерилин причитала - однако негромко. Кричать опасно: центр города, милиция кружит вокруг да около.

С обоими я справился так быстро, что скучно рассказывать. Вот уже парень с умным лицом склонил свое умное лицо над землею, стоя на коленях и держась руками за живот, вот уже круглолицый сидит у стены клоповника, прижимаясь к нему спиной, как к родимому дому, и размазывает кровяные сопли по лицу, показывая этим, что ему достаточно, что его больше не нужно трогать.

- Зачем ты? - спросила Мерилин. - Ладно, поехали.

- В другой раз. Печень побереги, Мерилин, ох, побереги печень!

Я вернулся домой. Стасика не было, как я и ожидал. Но и Нины не было. Впрочем, и это я предвидел тоже. Выпив за полчаса бутылку водки, я лег спать.

На другой день я вспоминал все это с удивлением.

Через день взялся было пить - и поехал к Алеше Хворостову, и вот тут-то и узнал о его втором смертельном запое и о том, что его похоронили два дня назад. Почему мне не сообщил никто?

Желанье пить тут же пропало, но хмель еще не прошел, я решил отоспаться - чтобы быть свежим и готовым к любому разговору, и проспал с полудня до утра следующего дня.

Ранним утром следующего дня я подъехал к дому Нины. Открыла мне теща Евгения Иннокентьевна. С видом хмурым, неприветливым.

- Нина спит, - сказала она, держа меня в двери.

- Естественно: в столь ранний час. К сожалению, мне придется разбудить ее.

- Она поздно легла, - решительно сказала Евгения Иннокентьевна, понимая, что впустит меня.

- Потом отоспится. У меня важное сообщение.

- Может, сначала поговорите со мной? Она не хочет вас видеть.

Уже на "вы". Добрый знак!

- Нет, Евгения Иннокентьевна, я с вами говорить не буду. То есть не потому, что не хочу, с вами всегда интересно поговорить, и все же - в другой раз. Сейчас - с Ниной. Она уже проснулась и ждет меня. Вы посмотрите - и увидите, что она проснулась.

Евгения Иннокентьевна отправилась посмотреть.

Я вошел в квартиру.

- Она не спит, - появилась Евгения Иннокентьевна, пожала плечами и скрылась на кухне. Это следовало понимать как приглашение пройти. У меня почему-то было ощущение, что я вхожу в больничную палату. Нина, действительно, выглядела болезненно и лежала как-то по-больничному: на спине, подушка высоко под головой, глаза обращены в никуда - в свою боль.

Я сел возле нее, взял руку.

Молчал, смотрел на нее.

Долго.

- Ладно, - сказала Нина. - Я притворяться не буду. Люблю пока. Вернусь. А там поглядим...

Неделю мы жили - как заново. Будто не было ничего. Она ни словом о происшедшем не обмолвилась, я тоже, оба понимали: разговорами только все испортишь.

Да мне и не до разговоров было, затянувшаяся полоса везения кончилась, на меня посыпались неприятности. Началось с того, что кто-то облил бензином и поджег мою машину, которую я оставил на пять минут вечером, зайдя в магазин. Мне удалось, действуя самоотверженно, пресечь пожар. "Ниссан" стал уродищем, но это даже хорошо: второй раз не покусятся. Я подумал, что это месть тех двух парней, которых я побил. А через день - увидел на двери квартиры явственные следы попытки взлома. Взломать не удалось - или кто-то спугнул, лишь раскурочили отмычкой замок, пришлось менять его. Потом один из моих должников, человек нрава тихого, с которым мне всегда легко было общаться, на мою просьбу вернуть деньги плюс, естественно, проценты, о чем у нас была устная договоренность - и не первый уж раз, вдруг твердо сказал, что не отдаст ни процентов, ни самих денег. Понятное дело, когда тянут, жалуются на отсутствие наличности, просят обождать и т.п. Но тут был прямой вызов, в решительности этого человека было видно не своеволие, а чей-то приказ.

Все это - и еще несколько мелких случаев - дало мне понять, что не в побитых парнях суть. Возможно, Сорока, хозяин Мерилин, вышел-таки из больницы, обиженные хлопцы пожаловались ему и рассказали заодно о предательском поведении Мерилин, вот Сорока и взъярился, стал действовать и сам, и попросил своих покровителей урезонить зарвавшегося фраера. Надо полагать, глупышке Мерилин тоже досталось на орехи.

То есть я ввязался в заурядную войну, из тех, что постоянно вспыхивают в этих кругах и сферах, доходя до кипучих разборок - и даже со стрельбой, с поножовщиной, - до тех пор, пока не вмешается кто-то из влиятельных и не утихомирит враждующих, рассудив их строго и справедливо.

Ни разборок со стрельбой и поножовщиной, ни суда строгого и справедливого я не хотел. Я решил свернуть свои дела. Передохнуть.

Дела сворачивались плохо, и тут многое можно было бы рассказать поучительного в смысле быта, нравов и характеров нынешнего времени, но не об этом я, не об этом, не об этом...

...Было около одиннадцати вечера. Войдя в квартиру, я услышал смех Нины. Она не вышла меня встречать, как обычно.

Я не поверил: она сидела с Сашей Чикулаевым совершенно пьяная - может, с непривычки, потому что до этого вообще не пила. Чикулаев, поздоровавшись со мной, пожал плечами: я, мол, тут ни при чем.

- Твой друг - жуткий человек! - закричала Нина. - Он мертвого уговорит выпить! И вот я напилась! Поздравляю! То есть кого поздравляю? Тебя, мой хороший, и весь мир! - я пьяная в доску! Или еще я слышала выражение: в дупель! Что такое - в дупель? Это так здорово! Почему ты раньше меня не напаивал? Но мы пьем не просто так! - погрозила она мне пальцем. - Мы поминаем