Der Tod und das Mädchen

Смерть и поэтическая метафизика Чезаре Павезе

Жизнь начинается этак примерно в двадцать –

После первых позывов к самоубийству.

Замечательный итальянский писатель Чезаре Павезе покончил с собой в

августе 1950 года. Ему было 42. Ему так захотелось. Вообще говоря, ему

захотелось давным-давно.

Естественно спросить: чего именно – и почему?

1

Смерть – старое пугало. Она же – старое очарование. Согласно великой

европейской традиции, которая, увы, не единственная, она непременно придет,

неизвестно когда, неважно какая, по-английски бесполая, по-немецки

мужественная, по-русски и по-итальянски – особа женского рода, да еще на

редкость соблазнительная. Остается обсудить два вопроса: о ее материальности

и о своевременности ее прихода.

1

С материальностью дело обстоит просто – и сомнительно. Резонно, хоть и не

вполне оригинально, Дж.К. Роулинг научила Гарри Поттера после гибели

любимого человека несколько опосредованным, но вполне ясным образом видеть

смерть – вернее, магических животных, невидимых для тех, кто со смертью

вплотную не сталкивался, в том числе, для самого Гарри до определенного

момента. Сходным образом Одиссей поил в подземном царстве души умерших

кровью, чтобы те стали видимыми – в более позднем варианте, ощутимыми, еще

вернее, чтобы они заговорили. В более поздние времена колдунья вызвала по

требованию царя Саула дух пророка, поначалу (если не до самого конца)

видимый ей одной. Словом, как смерть, так и ее подданные, призраки, сами по

себе не слишком ощутимы.

Со сроками все несколько путанее. Безвкусный де Голль громко чревовещал,

что смерть придет, что он умрет, обязательно умрет, по другой версии – ни за что

не забудет умереть. Но у генерала, страдавшего синдромом Жанны д’Арк, смерть

была неубедительна и криклива. Да и запоздала она (к костерку) лет на двадцать

пять.

С другой стороны, факт остается фактом: к кому только смерть не приходила.

К Пушкину, например. К Достоевскому. Нам, воспитанным в России, к смерти,

вернее, к смертям (двум не бывать, одной не миновать) не привыкать. Так уж

обучены.

Впрочем, чернильницей запустил в нее чистокровный немец.

2

Кажется, в самом начале 1975 года, в морозный московский зимний день я

приобрел неподалеку от Белорусского вокзала с двух соседних лотков

превратившееся в камень эскимо и серо-синий том прозы Чезаре Павезе. Я

совершенно не представлял, что именно прихватываю в придачу к куску сладкого

мрамора. Зачем я купил неведомую книгу? Скорее всего, из снобизма.

Полагаю, эта томик остался в Москве, в чьих-нибудь благородных руках.

Сейчас на моем столе лежит его точная копия, почти того же цвета, уж точно того

же (1974) года издания. Только переплет немного выцвел.

Имя Павезе в тот волшебный момент было мне незнакомо. О его судьбе

(персональной, равно как и литературной) я, конечно, не слыхал. Тем не менее,

2

эта чертова судьба пленила меня еще до того, как я проглотил открывавшую книгу

повесть "Прекрасное лето". Вполне хватило коротенького предисловия.

Без этого предисловия нам не обойтись. Его написал давно и удобно

покойный (1921-1976, смерть пришла к автору рано, как и ко многим персонажам

нашего повествования, – через два года после выхода книги) Георгий Брейтбурд,

крупный специалист по итальянской культуре, поэт, партиец и, увы, чиновник от

иностранной литературы, надзиравший над итальянской ее ветвью в советском

культурном пространстве. Справедливости ради отметим, что Брейтбурд

присутствует в упомянутой книге не только как партийный надзиратель и автор

предисловия – он еще и переводчик. Это он перевел, превосходно, на мой вкус,

последний бесспорный шедевр Павезе – вдохновившую многих повесть "Луна и

костры". Вообще-то ясную и прозрачную прозу Павезе переводить нетрудно –

надо только знать итальянский и наработать стиль.

Бюрократические источники именуют Брейтбурда презабавно, прямо по

Булгакову – консультантом, именно, консультантом Иностранной комиссии Союза

писателей. О нем можно сказать немало доброго и дурного, но лишь одно

несомненно – итальянский язык он знал превосходно.

Перед тем, как пойти дальше, довольно извилистым путем, попробую

развлечь читателя равно относящейся к делу и к Брейтбурду историей, ставшей

актуальной (и, соответственно, опубликованной) совсем недавно, ровно через 30

лет после его смерти. Если угодно, литературным анекдотом.

Итак, сначала был анекдот. Если бы не он, Брейтбурд остался бы в моей

истории как one night stand.

Началось все с того, что молодому, перспективному, не достигшему еще

[ акмэ, то есть] сорокалетнего возраста Брейтбурду выпала на рубеже

шестидесятых невообразимая честь презентовать русскому читателю только что

вышедший гениальный роман Т. Дж. ди Лампедузы. Редкий по тем временам

случай, когда беспредельно прекрасная западная книга была переведена на

русский язык вскоре после появления на родном (правда, после смерти автора, но

в ней Брейтбурд не виноват). В русском переводе "Il Gattopardo" – так назывался

роман – зверь непереводимый, сокращенный, потерявший на пути в Москву

немало клочков шкуры, стал "Леопардом". Спасибо, что не барсом.

В "Леопардах" он пробыл долго, сорок с лишним лет. Новый, полный, вроде, научно выдержанный русский перевод "Il Gattopardo" появился лишь в 2006 году.

Теперь он стал "Гепардом". Всякий, кто интересуется зоологией, знает, что

3

леопард и гепард не просто непохожи друг на друга – они почти антиподы, живут

совершенно разной жизнью, в разной степени опасны (леопард опасен, гепард

практически безопасен и легко приручается) и по-разному общаются с миром и

человеком.