проекта сказал: «В каждой жизни есть период развития социопатии», я подумал как раз об этом времени.

А потом мама уронила стакан. Это была хорошая вещь, с толстыми скошенными стенками и кромкой, похожей на потёки желе, и когда он разлетелся, звук был похож на выстрел из ружья. Ну или это мне так запомнилось. Значимые моменты могут вызывать затруднения с сохранением объективности, но мои воспоминания об этом таковы: тяжёлый, прочный питьевой стакан ловит солнечный луч, выпадая из её рук, крутится в воздухе и взрывается об наш кухонный пол. Она тихо выругалась и пошла взять метлу, чтобы подмести осколки. Она неуклюже шагала, возясь с совком. Я сидел за столом, эспрессо остывал в моих руках, пока я наблюдал, как она пытается прибрать за собой целых пять минут. В это время я чувствовал ужас, ошеломляющее чувство, что что-то не так. Сравнение, которое пришло мне в голову в тот момент — моей мамой кто-то управляет удалённо, не вполне понимая, как работает управление. Хуже всего было то, как она смутилась, когда я спросил, что происходит. Она не понимала, о чём я говорю.

После этого я начал проявлять внимание, проверяя её в течение всего дня. Как долго это уже продолжалось, сказать было трудно. Проблемы с подбором слов, особенно рано утром и поздно ночью. Потеря координации. Моменты замешательства. Это всё мелочи, говорил я себе. Следствие недосыпания или слишком долгого сна. Она целые дни тратила на просмотр развлекательных новостей из Бейджина, а потом всю ночь перебирала кладовку или часами напролёт стирала одежду в раковине, и её руки делались красными и трескались от мыла, пока разум её, казалось, был захвачен мелкими деталями. Её кожа приняла пепельный оттенок, а щёки приобрели вялость. Медленность, с которой двигались её глаза, наводили на мысль о рыбе, и мне стал сниться повторяющийся кошмар, что море пришло забрать её, и она тонула прямо здесь, за столом с завтраком, а я сидел рядом с ней, не в силах ей помочь.

Но когда бы я ни заговорил с ней об этом, я только приводил её в замешательство. С ней всё было как положено. Она была точно такой же как и всегда. У неё не было никаких проблем с делами по дому. Она не теряла координацию. Даже когда слова душили её по дороге наружу, она не понимала, что я имею в виду. Даже когда она, словно алкаш, путала свою кровать с уборной, ей не казалось это чем-то необычным. И хуже того, она была в этом уверена. Она была искренне уверена, что я говорю это, чтобы ранить её, и не могла понять, для чего бы это мне делать. Чувство, что я предавал её из-за страха, что я был причиной её страданий, а не просто свидетелем чего-то глубоко неправильного, только и оставляло мне, что рыдать на кушетке. Она не была заинтересована в походе в клинику; там всегда такие длинные очереди, да и причин нет.

Я заставил её пойти за день до Великого Поста. Мы приехали рано, и я собрал на обед жареную курицу и ячменный хлеб. До медсестры в приёмном мы добрались ещё даже до того, как поели, а потом сели в зале ожидания со стульями из поддельного бамбука и с потасканным зелёным ковром. Напротив нас сидел мужчина чуть старше моей матери, и руки на его коленях сжимались в кулаки, когда он изо всех сил старался не кашлять. Женщина рядом со мной, моего возраста или моложе, смотрела прямо перед собой, положив руку на живот, будто пытаясь удержать свои кишки. Позади нас плакал ребёнок. Помню, я удивился, почему кто-то, кто может позволить себе ребёнка, тащит его в базовую клинику. Моя мать тогда держала меня за руку. Все эти часы, что мы сидели там вместе, её пальцы были переплетены с моими. Всё это время я говорил ей, что всё будет хорошо.

Доктор оказался узколицей женщиной с перламутровыми серьгами. Я помню, что её имя было таким же, как у моей матери, что там пахло розовой водой, и что её глаза были подёрнуты какой-то мертвенностью, как у человека в шоковом состоянии. Она не стала дожидаться, пока я расскажу ей, что нас привело. Система медэксперта уже собрала записи и рассказала ей, что предполагается. Синдром Хантингтона, тип C. То же, сказала она (хотя моя мать никогда не посвящала меня), что убило моего деда. База может покрыть купирующее лечение, включая психоактивные препараты. Она сделает запись в профиле. Препараты по рецептам начнут доставляться на следующей неделе и будут поступать столько, сколько понадобится. Доктор взяла мою маму за руки, механически и заученно призвала её быть храброй и ушла. В следующую смотровую, к кому-то, чью жизнь она, надеюсь, сможет спасти. Моя мать качнулась ко мне, её глаза нашли меня, только медленно.

— Что случилось? — спросила она, а я не знал, что ей сказать.

Моя мать потратила три года, чтобы умереть. Я, бывало, слышал от неё, что как ты тратишь свой день, так ты тратишь и свою жизнь, и мои дни тогда изменились. Футбол, поздние ночные тусовки, заигрывания с другими молодыми людьми моего круга — всё это закончилось. Я разделился на трёх разных молодых людей: один был сиделкой для своей слабеющей матери, ещё один — студентом, неистовым в поисках понимания болезни, которая определила его жизнь, а последний был жертвой депрессии столь глубокой, что она делала мытьё или принятие пищи испытанием.

Моя собственная комната была клеткой, достаточно широкой, чтобы вместить мою кровать, с матовым окном, которое открывалось в вентшахту. Моя мать спала в кресле перед экраном с развлекательным каналом. Живущая выше семья иммигрантов из Балканской зоны интересов топала, орала и дралась, и каждый шаг был напоминанием о ужасающей плотности населения вокруг нас. Я кормил её лапшичным супом и набором государственных таблеток, которые были самыми яркими предметами из всей обстановки. Она становилась всё импульсивнее, раздражительнее, и медленно теряла способность пользоваться речью, хотя я думаю, что понимала меня она почти до самого конца.

В то время я этого не видел, но мои варианты состояли в том, чтобы сплести себе спасательный круг из того, что у меня было под рукой, бросить мою мать в её последней болезни, ну или умереть. Я не оставил бы её, и я не умер. Вместо этого я принял её болезнь и сделал её своим спасением. Я читал всё, что было связано с типом C Хантингтона, его механизмами, как их понимали, с исследованиями, которые проводились в этой области, и лечением, которое когда-нибудь сможет с ним справиться.

Когда я чего-то не понимал, я искал пособия. Я писал письма в просветительские программы центров медицинских исследований и больниц, какие были на Марсе и Ганимеде. Я выследил биоконструкторов, про которых знал, и задалбывал их вопросами — Что такое задержка цитоплазматической регуляции? Как белковые ингибиторы мРНК относятся к фенотипическим