прорвал в одном голенище дырочку. Маминого подзатыльника Сивый на этот раз и не почувствовал, но всю ночь не давали ему уснуть новые сапоги.

Они висели — живое искушение — на шесте у полатей, где мальчик спал, и, если б только не дырочка в голенище, как славно было бы помечтать о том, что он уже вырос большой, что скоро-скоро, через три дня, он пойдет в первый класс…

Школа стояла в стороне от деревни, на пригорке. Сама старая, она и окружена была старыми березами, защищавшими ее от зимних ветров. Манили Даника и эти высокие березы, и красивые дорожки вокруг школы. Не раз глядел он весной, как ребята очищали их от травы, посыпали гравием и обсаживали ирисами. А в здание, туда, где учатся, ему так до сих пор и не удалось пробраться.

Учитель, которого в деревне звали пан Ца́ба, Данику не очень-то нравился.

Как-то летом пастушки встретили его на выгоне. Он шел с речки, с тремя удочками, жбанком и сумкой на спине. Школьники, а за ними и малыши сняли шапчонки и, перебивая друг друга, как гуси, загомонили: «Дзень добрый! Дзень добрый!..» Даже спросили, скоро ли в школу.

— Еще через три недельки, а тогда в четверг, — сказал учитель.

Потом пан Цаба взглянул на Даника и спросил по-белорусски:

— А это чей такой Иванка, а?

— Он не Иванка, он Даник, — ответили старшие ребята. — Он Зосин, а фамилия ихняя Малец. У него одна мать, он сирота.

— Так ты, значит, пан Данила Малец, — засмеялся учитель. — Ты тоже придешь учиться? Иди сюда, не бойся. — Он взял мальчика за плечо, притянул поближе. — И какой же ты, пане Малец, сивый, замурзанный, обросший!..

Пастушки смеялись. Так появилась и еще одна дразнилка: «Пан Данила Малец отморозил палец». А Данику было совсем не смешно.

— Ну, так хочешь учиться?

Надо ответить учителю, да и в школу хочется, и мальчик через силу выдавил:

— Ыгы.

— Не «ыгы», а хочу. А рыбу ты удишь?

— Хочу.

Мальчишки опять смеялись. А чего? Ведь правда же, хочется с удочкой на речку, да речка далеко, за выгоном, на лугу, и не всегда, когда хочешь, можно туда пойти.

В руке у пана Цабы покачивался желтый жбанок, подвязанный за шейку веревочкой. Сивый заглянул в него раз, другой и, ничего не увидев, спросил:

— Там что?

— Рыба, — отвечал учитель. — Не повезло мне сегодня, пане Данила Малец, одного только окунька поймал.

— А почему ж сумка полная?

— Сумка? Там тоже рыба.

— Вы же говорите — только одну поймали.

— Ну одну. А эту купил.

— Где купили?

— Где? В лавке, которая называется Неман. Ха, ха, ха!.. Нет, всю поймал, пане Малец, да одну только живую несу.

— А зачем вы неправду говорите?

— А ты что, никогда не говоришь неправды?

— Ыгы.

— Вишь ты — ыгы. Ну что ж, пане Малец, я тебе за это книжку дам, когда придешь в школу. С картинками.

На прощание ребята опять сняли шапки и, перекрикивая друг друга, загалдели: «До видзэня! До видзэня!» А Даник стоял растерянный, не зная, верить или не верить… И почему-то было ему обидно…

Сейчас он вспоминает об этой встрече и опять думает: верить пану или нет?.. А сапоги — черные, блестящие сапожки — висят на шестке, над самой головой, и, глядя на них, никак не уснешь… Через три дня в школу!.. А потом начнутся холода и можно будет обуть сапоги!.. А может, мама и в первый день позволит?..

3

Пан Цаба не обманул: когда Даник пришел в школу, он дал ему книжку с картинками и так смешно назвал ее — «элементаж»^[2]!

Буквы дались мальчику легко. Только две из них доставили ему, как и другим новичкам, много хлопот. Какие-то «а с хвостиком» и «э с хвостиком»; первое надо произносить «не то как а, не то как он», а второе — «не то э, не то эн»… Учитель муштровал их, но выговаривать это удавалось только ему одному. Ребята вскоре решили, что тут весь фокус в носе — какой у кого нос. У пана Цабы нос был длинный, красный и гундосил как-то совсем особенно. А у них это так гладко не выходило — ни «он», ни «эн»…

Потом начали складывать из букв слова: «ма-ма», «па-па», «А-не-ля»… Анеля — это имя девочки. Такой девочки во всей Голынке ни одной не было, и потому Даник назвал Анелей свою пеструю, очень уж забавную телушку.

Как-то зимой, придя из школы, Даник взялся за уроки. Мамы не было дома. Он сам достал из печки щи, с полки — хлеб, поел, прибрал со стола и раскрыл «элементаж». Начал читать стишок, который надо было выучить наизусть. В стишке польский мальчик Янэк выхвалялся перед мамой, что наловит много рыбы. А потом:

На этой «храпкэн» Сивый и засел. Что за «храпка» такая? Думал, думал — ничего не придумал. Вспоминал, вспоминал… Нет, учитель не говорил им об этом ни слова. У мамы не спросишь: она ушла куделю прясть. Да хоть бы и дома была, у нее, сколько ни спрашивай, один ответ: «А бог его знает! Отвяжись. Что я тебе — пани или учительница? Бабушка твоя, покойница, служанкой у пана была — та бы тебе объяснила!..»

Вдруг Даник вспомнил, к кому сегодня мать пошла с куделью, и ему сразу все стало ясно. Ну конечно, пока еще не стало, но скоро станет, — стоит ему только пойти туда, к Кужелевичам, и показать эту «храпкэн» своему другу — Миколе.

Микола — друг Даника? Взрослый дружит с таким малышом?.. Ну и что ж тут такого? Подружились они… кто его знает когда — то ли прошлой весной, когда Микола защитил его от солтысенка, то ли тогда, когда Даник помог Миколе…

Месяца три назад, осенью, мальчик бежал с выгона домой. Иван Терешков, с которым они «в черед» ходили в школу, пришел с первой смены и отпустил Даника на вторую. Сивый торопился, припустил рысцой, а тут с дороги, что за огородами, кто-то его окликнул:

— Даник! — и помахал рукой.

Он узнал, кто его зовет, и пустился через капусту туда.

У початой от дороги борозды на плуге сидел Микола и курил.

— Вот что, брат Данила, — сказал он. — Я тебя выручил, и ты меня выручай. Сбегай к нам в сарайчик, где я сплю… Гляди только, чтоб мать моя не заметила. И возьми ты там, в углу у дверей, одну штуку. Спрячь только, чтоб никто не видел…

Даник побежал. Во двор к Кужелевичам пробрался огородами. Озираясь, отворил сарай и у двери в углу увидел старый безмен: с головкой, но без крючка, на который прицепляют то, что надо взвесить. Больше ничего в углу не было. Значит, это и надо взять. Мальчик спрятал безмен под рубашку, высунул белую голову за дверь, огляделся и что есть духу помчался на загуменье, а там — по дороге, к Миколе.

— Ну вот, — улыбнулся его защитник. — Давай сюда. Это, брат, та самая палица, с которой еще Машека^[4] воевал с панами. И я тут этой штукой не коня погонять буду. Ему уже