образовывали нас. Вера, которая удерживала нас вместе была за рамками религии. Это была наша общая мечта, которую мы согласились называть Реальностью. Мы не знали этого, но у нас был такой договор, социальный контракт. Мы все будем верить в одно и тоже. Мы все будем верить.
Оглядываясь назад, мне кажется, в тех школах в то время, мы были объединены вне зависимости от возрастных рамок. Мы все были взрослыми, и мы все были детьми. Как и животные, мы держались стаей ради тепла и безопасности. Соответственно мы были очень уязвимы для тех, кто хотел вести охоту на нас. Когда доверие — это блюдо дня, хищники вольны заполучить свою добычу. Так они и поступали. Как показывают когда-либо раскрытые церковные скандалы, у хищников был свой день охоты. И пастухи, инвестирующие так много в основание, жертвовали реальным благом ради заполученной добродетели.
Я никогда не забуду уроки того времени, и никогда не пойму их до конца. Я все еще стремлюсь к общей уверенности, вере в безопасность, восстановленному доверию к тому, что другие знают лучше, что правильно. Но мучительная потребность интересной жизни научила меня ценить вечную практическую мудрость — сомнение.
Это нелегкое время, когда вера начала сочится сквозь пальцы, но лицемерие еще не установилось, когда сознание нарушено, но все еще не изменено. Это самый опасный, важный и непрерывный жизненный опыт. Начало изменения — это момент сомнений. Это тот важный момент, когда я либо обновляю свою человечность, либо становлюсь лжецом.
Сомнение требует больше мужества чем уверенность, и больше энергии; потому что уверенность — это место отдыха, а сомнение — это вечное, страстное упражнение. После моей пьесы вы можете стать неуверенным. Вам возможно хочется быть уверенным. Посмотрите на это чувство со стороны. Мы должны научится жить с неуверенностью в полной мере. Последнее слово ни за кем не остается. Остается тишина, которая всегда прячется за болтовней нашего времени.
Джон Патрик Шенли, Бруклин, Нью-Йорк, март 2005
Джон Патрик Шенли, Бруклин, Нью-Йорк, март 2005