тишине дома.

Она прошла через комнаты, глубоко засунув руки в карманы и нахмурившись так сурово, что это было слегка больно. Она пыталась найти что-то, что было не так. Всё было на своих местах, за исключением того, что чего-то не хватало. На стенах около дверей были те же пятна, там, где их руки оставляли свои следы месяцами и годами. Белые чешуйки в углах показывали места, где слоистый пластик, который удерживал дом на своём месте, уже состарился. Дом был рассчитан всего на пять лет, а они жили в нём уже восемь. Её комната, в ней её растущий матрац, через коридор от комнаты Зана, с его матрацем. Её окно с видом на грунтовую дорогу, по которой только что ушла её семья. Злость засела под её грудной клеткой, прямо в животе, и она никак не могла избавиться от неё. Она заставляла всё в доме казаться мерзким и мелким.

Она бросилась на матрац, уставилась в потолок и подумала, не собирается ли она заплакать. Однако нет. Она просто лежала там какое-то время и чувствовала себя плохо. А когда ей это наскучило, она перекатилась и схватила свои книги. Они были в привязанном к ней тонком плёночном планшете. Её родители закачали туда стихи, игры, математические упражнения и рассказы. Если бы у них была возможность иметь доступ к сетям на той стороне врат, они могли бы обновить его. Но из-за военных это было невозможно. Весь контент на нём был рассчитан на девочку младше Зана, но это было всё, что она имела, поэтому она любила его. Ну или обычно это было так.

Она открыла рассказы, и стала проглядывать их ради одной определённой картинки, будто царапая рану. У неё заняло несколько минут, чтобы её найти, однако она это сделала. Книга с картинками под названием «Эшби Эллен Экерман в Париже», про маленькую девочку на Земле. Картинка была акварельной, серой с голубым с небольшими вкраплениями золотого на уличных фонарях. Эшби и её друг, обезьянка ТанТан, танцевали в парке, а за ними возвышались закрученные, прекрасные очертания башни Денье. Но то, что искала Кара, было в стороне. Старушка, сидя на скамейке, бросала хлебные крошки птицам, которых мама называла голубями. Вот откуда взялась злость. Старушка была добра к птицам, и никто не умирал. Никому не было больно. И это даже не было особым враньём, потому что судя по всему, на Земле она могла бы так делать. В Париже. Где она никогда не была и не видела ни единой причины когда-либо побывать. Но если всё в её книгах было про другие места с другими правилами, то ни одна из них не могла быть подходящей для неё. Это всё равно что прийти однажды утром в школу и обнаружить, что математика для тебя работает иначе, так что даже если ты получишь тот же ответ, что и все остальные, твой будет неверным.

Так что нет, ложью это не было. Всё лежало гораздо глубже.

Она сделала себе чашку бобово-лукового супа и ела, сидя за кухонной стойкой сама с собой. Она наполовину ожидала, что будучи расстроена так, как была она, она не сможет справиться с едой. Но напротив, еда, казалось, успокаивала её. Тишина в доме была почти приятна. Что-то связанное с уровнем сахара в крови, наверное. Это как её папа сказал бы. Кожа птицы начала блестеть, словно покрывшись слоем масла или воска. Это вещество могло остаться на стойке. Она подумала, может, вернуть тело обратно для того чтобы птенцы поняли, что им нечего ждать. Что они сами по себе. Она надеялась, что у них получится вернуться в гнездо. Было много всего, что могло съесть маленьких нектарниц, если они не смогут где-то укрыться.

— Блядь, — сказала Кара пустому дому, а потом смутилась, шокированная собственной дерзостью. Её мама не допускала сквернословия, даже папа не был исключением, но прямо сейчас их здесь не было. Так что, словно проводя тест, чтобы проверить, что правила остались правилами, она сказала это снова. — Блядь.

Ничего не произошло, поскольку никто, само собой, за ней не следил. А раз никто не следит…

Отборочный дрон лежал в керамическом кейсе за маминой кроватью. Застёжки начали ржаветь по краям, но ещё работали. Они лишь слегка царапались, когда она потянула их, чтобы открыть. Дрон представлял собой комплекс вихревых двигателей размером с её большой палец, соединённых системой гибких шарнирных стержней, что давало возможность пересобрать его в дюжину различных конфигураций. Два десятка присоединяемых отборочных манипуляторов, предназначенных для любых задач от резки камня до взятия анализов крови, стояли в кейсе, как солдаты, но Кару интересовали только три хватательные. Она положила манипуляторы в карман, подняла дрон на бедро, как будто несла ребёнка и снова закрыла кейс, прежде чем отправиться в сарай.

Птица и дрон поместились в папину тележку, и осталось ещё много свободного места. Она подумала, не прихватить ли ещё и небольшую лопату. Она использует дрон, чтобы посадить птенцов в их гнездо, а потом предаст маму-птицу земле. Этого не было достаточно, но она могла это сделать, так что она это сделает.

Солнце начало медленно соскальзывать в ночь. У низкого тумана, ползущего с востока, был яркий запах, напоминающий мяту, а тени от деревьев стали зеленоватыми на фоне краснеющего света. Одно из колёс тележки временами заедало и запиналось как заика у неё за спиной, пока не начинало ехать снова. Кара опустила голову, сжала губы и пошагала прямиком к пруду. Напряжение между лопаток придавало решимости.

Лес в основном был по её части. Зан тоже играл здесь, но он любил быть с другими ребятами больше, чем она, поэтому проводил больше времени в городе. Её мама и папа всегда были недалеко от дома, либо работали в общественном парнике (в котором на самом деле не было никакого пара) чтобы запасы еды не кончились. Она знала, какие звуки бывают в лесу, пусть даже не всегда могла определить, что их издаёт. Она могла отличить завесу вьющейся лозы от прямой, крик красного зазывалы от крика зелёного. Большинство всего, что жило здесь, не имело названий. Лакония — это целый мир, а люди были на нём всего около восьми лет.

Даже если она будет всю оставшуюся жизнь давать имена всему, что видит каждый день, большинство из местных видов так и останется безымянным. Её это не беспокоило. Они просто были там, где были. Обычные вещи имели названия, так что она, её одноклассники и взрослые могли о них говорить. Нектарницы, верёвочные деревья, зубные черви, стеклянные змеи, подозреваки. О других вещах никто не говорил, так что они не нуждались в именах, и даже если бы она и дала им названия, то сама бы их, скорее всего, просто забыла.

И в этом, в общем, нет ничего странного. Все имена происходят примерно так. Условные обозначения для того, чтобы люди могли говорить о вещах. Лакония была Лаконией потому, что так они её назвали. До того,