О Ленине и Октябрьской революции (Альберт Рис Вильямс) Страница 2 - Литвек

class="poem">

Мы

диалектику

учили не по Гегелю.

Бряцанием боев

она врывалась в стих...

Именно зоркость журналистского глаза, чуткость уха сдружили корреспондентов нью-йоркских буржуазных газет с большевиками, которых менее дальновидные или более предубежденные западные журналисты рисовали в те дни в виде зверей в облике человеческом. Именно объективный анализ массы фактов, ежедневно наполнявших их блокноты, позволил этим двум людям из-за океана угадать во Владимире Ильиче Ленине центральную фигуру революции...

— По вечерам, когда мы, падая от усталости, добирались наконец до своих номеров в отеле, мы часто говорили об этом еще не виденном нами человеке. Старались представить, каков он из себя, в чем сила его обаяния, чем он так неудержимо влечет к себе сердца всех этих голодных рабочих, оборванных солдат, приезжавших с разрушающихся фронтов, военных моряков, представлявших, как многим казалось тогда, самые необузданные силы революционной стихии,— продолжал рассказывать Вильямс.

Теперь, когда в воспоминаниях он совсем ушел в те далекие бурные дни, его массивное красивое лицо мгновениями становилось совсем молодым, глаза по-юношески блестели...

— Ленин, таинственный Ленин, которого одни проклинают, объявляют немецким шпионом, даже антихристом, а другие превозносят, считают истинным революционным гением, которого яростно травит печать почти всех партий, само имя которого вызывает просто звериную ненависть у офицеров и зажигает восторгом глаза рабочих, солдат, матросов, этот еще не виденный нами Ленин все больше и больше занимал наше воображение... Мы расспрашивали о нем наших знакомых из революционных русских эмигрантов, живших у нас в Штатах и теперь репатриировавшихся домой. Некоторые из них знали Ленина, другие были только знакомы с его делами. Но все с восторгом говорили о нем. И характерно — никому из них не удавалось нарисовать его портрет. Нам все больше не терпелось увидеть этого человека, а он в те дни вынужден был скрываться от ищеек Временного правительства.

— Ну и каково же было ваше впечатление, когда вы впервые увидели Владимира Ильича?

Теперь лицо заокеанского собеседника стало задумчивым, в глазах отразилась восторженная нежность.

— Мое впечатление?! Вы думаете так легко рассказать... Я впервые увидел Ленина в огромном зале Смольного, переполненной толпами солдат, рабочих, матросов. Это было в ту ночь, когда загрохотали пушки «Авроры». Зал клокотал, гудел... Но тут председатель произнес: «Слово предоставляется товарищу Ленину...» На мгновение все стихло, а потом разразились такие аплодисменты и приветствия, что, казалось, задрожали сами массивные колонны. Мы, сидевшие на журналистских местах, замерли в напряжении: вот сейчас появится этот человек, которого мы так жаждали видеть. Но сначала, как мы ни приподнимались, можно было заметить лишь движение на сцене, где кто-то пробирался к трибуне среди ликующих и аплодирующих людей. Наконец, мы увидели Ленина и были поражены. Мы представляли, что перед нами появится мужчина огромного роста, сама внешность которого сразу же приковывает внимание, а на сцене стоял невысокий, коренастый лысый человек с рыжеватой бородкой. Зал, казалось, был готов развалиться от грома приветствий, а он стоял, слегка улыбался, делал нетерпеливые жесты, показывал на часы, дескать, время идет, не надо терять его попусту... И когда ему как-то удалось загасить эти овации, он энергичным, я бы сказал, веселым голосом произнес слова, которые мы, разумеется, тотчас же записали, но которые вот сейчас, столько лет спустя, я легко воспроизвожу по памяти: «В России мы сейчас должны заняться постройкой пролетарского социалистического государства...» Так начал он... Это мое первое впечатление.

Видя, что я старательно записываю, Вильямс улыбается.

— Не стоит. Ведь я тоже журналист и, разумеется, описал это и сам. Вы найдете это в моей книге о Ленине. Она вышла у нас в Штатах в 1919 году, и я очень горжусь, что мне — одному из первых иностранцев — довелось рассказывать Западу об этом удивительном человеке. Но все эти годы я не могу себе простить, что тогда не набрался храбрости послать эту книжку Ленину. Не решился — и всё... И вот всю жизнь жалею...

Альберт Вильямс, как и Джон Рид, не мог удовлетвориться долетавшими до него отзвуками событий. Он хотел быть в самой гуще. Он хотел все видеть своими глазами, получать новости из первых рук. Эта неутомимая жажда все видеть и слышать сделала его сначала невольным, а потом сознательным и активным участником многих героических эпизодов социалистической революции и делает теперь его корреспонденции, статьи и книги не только интереснейшими свидетельствами зоркого, наблюдательного очевидца, но и придает им характер исторических документов, значение которых с годами не теряется, а растет.

Он был свидетелем провозглашения Советской власти и вместе с делегатами II съезда Советов аплодировал рождению нового, социалистического общества. Вместе с солдатами и рабочими он, вооруженный лишь блокнотом и карандашом, участвовал в штурме Зимнего дворца, наблюдал арест министров Временного правительства. В острейший момент Октября, когда перешедшая в контратаку реакция захватила Петроградскую телефонную станцию и забаррикадировавшиеся в ней офицеры арестовали в качестве заложника Антонова-Овсеенко, Рид и Вильямс проникают в здание телефонной станции и становятся свидетелями того, как этот большевистский руководитель с риском для собственной жизни предотвращает самосуд над офицерами после того, как их вынуждают сложить оружие. Характерно и очень важно, что именно эти два американских корреспондента — очевидца и участника Октябрьской революции, как и руководитель американского Красного Креста полковник Раймонд Робинс, тоже волею судьбы оказавшийся в гуще бурных событий той поры, вернувшись на родину, становятся страстными пропагандистами гуманизма Октябрьской революции, дисциплины широких масс, предводительствуемых большевиками, пропагандистами величия ленинской стратегии, позволившей осуществить переворот в гигантской стране, избегнув при этом сколько-нибудь значительных кровопролитий и террора.

Альберт Рис Вильямс, как и Джон Рид, был активной натурой и не довольствовался ролью летописца событий. В январе 1918 года в Михайловском манеже был назначен митинг солдат, отправлявшихся на фронт. Узнав, что будет выступать Владимир Ильич, Вильямс устремился туда. В полутьме манежа, как допотопные чудовища, теснились старые, видавшие виды броневики. Плотная масса красногвардейцев