Виктор КИСЕЛЕВ
ЗОЛОТОЙ ВОДОПАД
Приключенческая повесть

*

© Издательство «Молодая гвардия», 1979

— Тайга…

Трубный клич, гимн смелости и отваги, гортанный крик перелетных птиц, зовущий в неведомое, неоткрытое, необжитое сильных и мужественных.

Слабому тайга — мачеха.

Для сильного тайга — кормилица, щедро рассыпавшая свои дары на просторных полянах, дающая приют запоздалому путнику под хвойным шатром.

И в земных недрах не счесть сокровищ. В глубоких кладовых скрыты золото и уголь, недоступные глазу человеческому. На речных отмелях россыпи алмазов и самородков, вымытые и вынесенные наружу из горных расселин. Все эти сокровища ждут своего хозяина.

Мужественные люди живут в тайге. Неутомимые следопыты и зверобои, разгадывающие по едва различимым приметам след крупного зверя: хозяина тайги — медведя или сохатого — гиганта с причудливо изогнутыми рогами…

С давних пор в тайге утвердились свои неписаные законы взаимовыручки, братства, правдивости и гостеприимства. А где-то на обочинах, за спиной тружеников тайги, с непроглядной поры притаился закон хищников и стяжателей, закон борьбы за существование, в которой выживает сильнейший.

Часть первая
ШЕСТЕРО БЕГЛЫХ

ОДИНОЧЕСТВО

Низкий потолок зимовья, нависший над лежанкой, узкое щелеватое оконце, стены, прокопченные дымом, печурка, сложенная из каменьев, и хозяин зимовья Степан Дремов — человек молчаливый, замкнутый. И не от роду стал он таким, а судьба-злодейка переломила характер Степана, в молодости парня добродушного, незлобивого. Чужаком, верооступником посчитали его в кержацком селе, куда забрел ненароком, оставшись круглым сиротой после гибели родителей, которые всю жизнь бездумно скитались по Сибири и погибли на переправе через сумасшедшую таежную реку. Чудом спасся парень, выброшенный набежавшей волной на песчаную косу. Отлежался, оклемался. Еле волоча ноги, добрался до безвестной деревни, манившей дымками над избами и домовитыми запахами. Никто не открыл ему дверь, ни в одном окне не дрогнула занавеска. Только цепные псы из дворов глухо откликались злобным лаем на его робкий стук в калитки.

На выходе из деревни окликнула его немолодая женщина, потом назвавшаяся теткой Агафьей. Увела его, бессловесного, покорного, в свою неказистую избенку, одиноко дремавшую на выселке, да там и приветила его, определила на постой, в тайной надежде скрасить свое старческое убожество. А погодя в избенке появилась и молодая жилица. Привела тетка Агафья за руку нищенку-побирушку без роду без племени, отставшую от обоза российских переселенцев. И для нее нашлось местечко в тесном закутке сердобольной старушки.

Недолго прохлаждался Степан в безделье. Выгнал хворь из тела, расправил плечи, выпятил дугой широкую грудь. Ни сном ни духом не ведала тетка Агафья, какого доброго помощника послал ей господь бог. А там и жилица поднялась на ноги. И вовсе не убогой нищенкой, какой попервости показалась она тетке Агафье, повела себя девушка. А когда примерила ей хозяйка свой сарафан, не надеванный ни разу с Самой ранней молодости, и вовсе красавица перед ней и Степаном предстала. Прошлась она по прогибающимся скрипучим половичкам, стало в избенке и светлее и наряднее, словно долгожданный праздник заявился к людям, прежде не знавшим счастья.

В деревне Степана и Наталью (так звали жилицу) встречали угрюмыми взглядами. Никто не заводил с ними разговоров, не отвечал на приветствия. Отчужденность от людей сблизила молодых. Без венца и церкви поженила их тетка Агафья, осенив троеперстным крестом. А когда в избенке появился неугомонный крикун, нареченный Митенькой, переполнилась чаша ненависти деревенских кержаков. Зверскую расправу учинили они над теми, кто надругался над святой верой. Степан еле-еле ноги унес, не выдюжив против грубой физической силы озверелых мужиков, один, почитай, противу десятка. Укрылся он в тайге, отрешившись от мирской жизни. Невыносимо было пережить гибель жены. Одолели его кержаки. «Плетью обуха не перешибешь», — повторял он не ради утешения, а сдерживая себя от неосмотрительных действий. Годы провел Степан в таежной зимовейке, не оставляя мысли об отместке тем, кто загубил его жизнь, которая перед этим только-только начинала налаживаться.

Горестную весть принес ему случайный охотник, забредший в зимовье: тетка Агафья при смерти…

Не думая об опасности, пришел он на выселки проститься с доброй старушкой. Принял ее последнее дыхание, перекрестил троекратно, поцеловал в холодные губы. Взял на руки присмиревшего Митеньку, одичало зыркавшего по сторонам, глянул в последний раз на тетку-покоенку, на покосившуюся избенку, служившую ему и его семье долголетним приютом, и, распрямившись во весь рост, прошел по деревне, не оглядываясь но сторонам, прокалываемый изо всех окон жгучими взглядами затаившихся кержаков.

С тех пор и зажил Степан в тайге вместе с сыном.

Промышлял только крупного зверя. Медведи, дикие кабаны, рыси, волки за много верст обходили зимовье охотника. Звериный инстинкт подсказывал им, что единоборство с этим человеком кончится гибелью для них. К мелкому зверью Степан относился снисходительно-добродушно. У его жилья постоянно сновали веселые белки, проворные бурундуки, домовитые кроты. Даже трусливые зайчишки часто выбегали на полянку перед зимовьем. Полюбил Митька маленьких друзей, неизменных его спутников в прогулках по тайге. Вместе с белками он гонял крикливых кедровок, не давая им спускать с кедров шишки раньше времени и обворовывать пушистых зверушек. Выручал, бывало, из пасти лисицы зазевавшегося косого. Научился мастерски свистать по-бурундучьи, созывая свистом стаи со всей округи.

Все дни отец Митьки проводил на охоте или уходил в ближайшие селения сбыть добычу да пополнить запасы муки, соли, табаку, пороху и свинца. А Митьке приносил гостинец — несколько кусков замусоленного сахара, а иногда и банку леденцов.

Мясо в зимовье не переводилось круглый год. Летом это была солонина, заготовленная впрок из зимней