добрых намерений, стремитесь ей помочь, она забирается всё выше и выше, пока ветки не перестают выдерживать её вес. Я была разумнее кошки, но против пожарных с их техникой, я была бессильна. Кончилось всё тем, что они надули под деревом большой батут, а к дереву подогнали машину с корзиной на конце большого манипулятора. Моё сопротивление кончилось тем, что я сверзилась вниз. Больно ударившись о пару толстых веток и распоров себе бок, я упала на батут. Здесь меня схватили сильные руки и передали медикам, а они уже, в свою очередь, вкатали мне лошадиную дозу успокоительного и уложили на носилки. Дальше всё погрузилось во тьму, и очнулась я уже в больнице.

Упав с дерева, я ничего не сломала, а только заработала глубокую царапину, но, по неизвестной мне причине, я надолго задержалась в больнице. Меня тщательно обследовали, даже заглянули туда, что ну никак не могло быть связано с моей пустяковой травмой. Затем пришёл суровый дядька, тот, кого я видела в окне, привёл Марьивановну и стал задавать вопросы про то, как я провела тот вечер и что я знаю про нашего директора. Я молчала как партизан на допросе.

Все дети умеют врать, но только умные понимают, насколько ценно молчание. Язык твой — враг твой. Аксиома, которую я постигла быстро. Если тебя не наказывают сразу, а сперва устраивают допрос, значит, не до конца уверены в твоей виновности, и тут только ты сама можешь себя похоронить. Все лжецы думают, что врут талантливо и так, что не подкопаешься, но это не так. Чем больше врёшь, тем больше нужно держать в голове, а голова — не компьютер, всего не запомнишь. Рано или поздно ты сам себя загонишь в ловушку, и тебя поймают за язык. А уж там, чем больше будешь выворачиваться, тем больше будешь запутываться. Это как муха в паутине паука. Так что самая лучшая тактика, это молчание. Не знаешь, молчи. Знаешь, тем более молчи. Поверьте, даже если тебя наказали несправедливо, но ты молчала, всегда приятно увидеть в глазах своего мучителя искру сомнения, а вдруг он наказывает невиновную?! Но если тебя развели, и ты сама себя сдала, это намного обиднее, ведь тогда ты понимаешь, что молчи ты, и наказания бы не было, или оно бы не было таким суровым.

Ко всему прочему, присутствие Марьивановны ещё меньше располагало меня к откровению. Она сверлила меня суровым взглядом, когда внимание следователя было обращено на меня, и мило улыбалась всем своим оскалом искусственных зубов, когда он обращался к ней.

— Мариша, расскажи, что ты видела?

— Мариша, расскажи, что ты делала?

— Мариша, расскажи, что ты помнишь?

Все его вопросы натыкались на моё гробовое молчание. Я не знаю, что он уже выяснил, но единственный, кто видел меня входящим в кабинет директора, была именно Марьивановна, а вот, как я его покидала, не видел никто.

Когда следователь ушёл не солоно хлебавши, Марьивановна в притворной заботе склонилась ко мне и тихо, так, чтобы слышала только я, прошептала:

— Молчи, тварь. Раскроешь рот, я тебя до конца твоих дней в чулане держать буду.

Для нас, детей, это была страшная угроза. Вот только я не совсем так на неё отреагировала. Зверь во мне зашевелился и глухо зарычал. Я отшатнулась от неё, понимая, что сейчас не время и не место сводить с ней счёты, а она истолковала моё движение в свою пользу.

— Так-то, детка. Знай, в чьих руках твоя жизнь.

Судя по всему, все думали, что я не более чем свидетель и жертва насилия. Об этом никто мне открыто не говорил, но по сочувствию окружающих, это было понятно и без слов.

* * *

Из газет, из обрывков фраз, из вопросов, которые мне задавали, я поняла, что следователи склоняются к тому, что убийство было совершено из мести. Разгром кабинета свидетельствовал, что что-то искали, а выброшенные перед пожаром в окно фотографии делали логичным вывод, что искали именно их. Следов под окнами не нашли, но пока тушили пожар, там разве не стадо слонов потопталось, так что, если что и было, по мнению следователей, это уничтожили. Подозревали всех, кто хоть как-то был связан с жертвами насилия директора. Братьев, родителей, родных, но никаких улик позволяющих кому-то из них предъявить обвинение не набралось. Общественность больше сочувствовала детям подвергшимся насилию, а убийца, в их глазах, был карающей рукой господа, оборвавшей жизнь извращенца.

* * *

Я читала книжку, когда ко мне в палату пришла милая женщина. Она села рядом и долго просто сидела.

— Что читаешь? — поинтересовалась она.

Я повернула книгу обложкой к ней.

— Любишь читать? — не отставала женщина.

Я кивнула.

— А о чём тебе нравиться читать?

Умно. Ответ не подразумевает "да" или "нет". Здесь надо изложить целую позицию, а значит, дать ей пищу для дальнейшего диалога. Неохотно, но я заговорила с ней. От неё не шла угроза, и даже обычного потребительства я не чувствовала. Казалось, что её на самом деле интересую я сама и мои увлечения. Мы долго общались, а затем она стала задавать наводящие вопросы. Я не сразу поняла, к чему они ведут, но как только сигнал тревоги прозвучал в моём мозгу, замолчала и, укрывшись одеялом, отвернулась от неё. Больше я на неё не реагировала. Знала ведь, что взрослым нельзя доверять, и вот опять попалась.

* * *

Я тихонько подслушивала у двери кабинета.

— Что скажете? — спросил следователь психолога.

Женщина покачала головой.

— Девочка явно пережила сильный стресс. Она закрывается, стоит только немного приблизиться к тому, что там произошло.

Следователь достал сигарету и закурил.

— Вы не против? — запоздало поинтересовался он.

Доктор махнула рукой позволяя курить.

— Она определённо что-то видела, — сказал следователь.

— Да. Но узнать это будет очень трудно. Я предполагаю, что она подверглась насилию, а потом стала свидетелем убийства. Совокупность всего пережитого заставляет её сознание отторгать эти воспоминания, как болезненные. Она словно стирает то, что пережила.

— А гипноз? Может быть…

— Никто вам не даст на это разрешения. Она ребёнок и пробуждение воспоминаний может ещё сильнее её травмировать. Здесь может помочь только забота, ласка и доверие. Возможно, со временем, она сама начнёт вспоминать произошедшее, заново это переживать и переоценивать.

— Со временем… — вздохнул следователь. — …Его у меня нет.

Доктор вздохнула.

— Что-нибудь ещё выяснили? — поинтересовалась она.

Вовлечённая в это дело, она восприняла его близко к сердцу, не столько из-за гибели директора дома интерната, сколько из-за попутного расследования его "деятельности".

— Всего рассказать не могу, сами понимаете, но…

*