издательство выплатило автору три тысячи долларов аванса. Про следующие гонорары Буряков уже ничего не знал: если сумма превышала хотя бы десятку зелени, это уже было не его собачье дело.

Испитая физиономия Кривитько чернела подглазьями, и только пугающая худоба мешала ему окончательно превратиться во взъерошенного филина. Однако внешность обманчива: его дела шли не так уж плохо. Когда-то он с треском и вонью подкатил к порогу издательства на драной «пятерке». Потом пересел на мерседесовский джип. Теперь, скорее всего, на что-нибудь еще более крутое. И если прежде жил в хрущобе, то ныне вселился в монолитно-бетонный дом из модных…

Буряков вздохнул, допил кофе, поставил чашку и несколько секунд пристально глядел в ее донце. Кофе был хоть и турецкий, а все равно дерьмо: осадок плотный, как глина.

Писать Кривитько действительно умел — но только если понимать это слово в его самом первом, утилитарном смысле. Во всех остальных смыслах он не умел писать до такой степени, что любой, перед кем стояла бы задача довести его рукопись до уровня удобочитаемости, непременно впал бы в отчаяние. Он не был способен создать ни одного предложения, избавленного от грамматических, синтаксических и смысловых изъянов. Тем не менее, любил блеснуть оригинальностью: про все, предоставлявшее к тому хоть какие-то основания, смело говорил, что оно «размером с голову теленка». Питал также слабость к экзотическому обороту «по мгновению палочки» — кое-где оно встречалось раза по три на странице. Часто использовал странное, непременно заставлявшее вспомнить летние трели кузнечиков словечко «коленостоп». Как-то раз Буряков прочел: «Она любила стихов Лермантого».

Рукописи были нетолстые (для печати приходилось разгонять инвалидски крупным кеглем, чтобы хоть как-то замаскировать их брошюрную сущность), но все равно работать с ними было чистое мучение.

С одной стороны, скоро выяснилось, что редактору (рука об руку с корректором) следует лишь навести кое-какой порядок в пунктуации, что же касается попыток избавить эти убогие тексты хотя бы от части присущих им нелепиц, то они самым неприятным образом сказываются на продажах. (И наоборот: чем ближе к оригиналу выходят труды Кривитько из печати, тем с большей жадностью расхватывает их благодарный читатель.) Поэтому с третьей или четвертой публикации Буряков занимался лишь самыми поверхностными проверками: чтобы, например, главная героиня, назвавшаяся Кларой, к десятой странице не становилась Лаурой. Все прочее шло прямо с колес.

Но с другой, каждая книга должна была быть снабжена аннотацией, и это портило все дело. Кривитько наотрез отказывался их писать. Буряков подозревал, что автор просто не в силах охватить своим кипучим умом то, что вышло из-под его стремительного пера. В итоге каждое из идиотских творений Кривитько Буряков был вынужден прочесть от корки до корки. И в конце концов вымучить что-нибудь вроде:

«Когда муж Луизы стал задерживаться на работе и охладел к своей молодой жене, она заподозрила, что у него появилась другая женщина. Проведя расследование, Луиза приходит к шокирующему выводу: он завел не любовницу, а любовника! Горю молодой женщины нет предела. Подвыпив, она знакомится с юношей. Тот приглашает переночевать у него… Необдуманный поступок изменяет всю жизнь Луизы. Сначала она становится случайным свидетелем бесчеловечного убийства, затем узницей в роскошном особняке человекоядных монстров… А впереди ее ждут новые радости и горести, новая дружба и ненависть, новые потери и приобретения и, конечно же, настоящая любовь. Пожелаем ей счастья в дальней дороге!..»

Буряков снова взял чашку и вытряс на язык последние горькие капли. Голову вроде немного отпустило.

«Ладно, — подумал он. — Никуда не денется. Запил, наверное, вот что. Как пить дать — запил. Все будет, как всегда. На следующей неделе появится».

4

Он уж совсем было поднялся, как вдруг кто-то хлопнул по спине.

— Привет!

— Здорово, коли не шутишь, — безрадостно отозвался Буряков.

— Позволишь?

Не дожидаясь ответа, Кудимов шумно придвинул стул, шмякнул портфель. Принес от киоска стакан сока, сел и спросил негромко:

— Махнешь полтяшок?

Буряков сглотнул. Боль снова возвращалась к вискам. Но к вечеру ожидался визит Генерального. Тот еще был нюхач: вечно выщупывал длинным носом, не пролилась ли у кого на штаны капля спиртного.

— Нет, — сказал он, мучительно улыбаясь. — Что ты! Работать надо.

— Ну смотри, — легко согласился Кудимов.

Вытащил фляжку, раза четыре булькнул (сто пятьдесят — отметил Буряков), запил соком, довольно сопя и отдуваясь.

— Ну как?

— Что — как? — уточнил Буряков.

— Сеете?

— Сеем, — кивнул Буряков.

— И правильно, — одобрил Кудимов. Теперь в нем самом что-то екнуло, булькнуло, затем он хлопнул губами, выпуская лишний воздух. Снова отпил из стакана и повторил: — Мы тоже сеем. Страда. И разумное, и вечное. Все руки уже отмотали.

— Чем засеваете? Все тем же?

— Как тебе сказать… Ты, может, не в курсе: за Бунина нынче не платят.

«Бунин» — это у него было ключевое слово. Как у других «Пушкин». Когда они работали вместе, Буряков однажды несколько невовремя вошел в кабинет: Кудимов завершал разговор с одним знаменитым, но малотиражным писателем. Писатель горестно интересовался, отчего книгу его рассказов Кудимов считает бесперспективной. «Рассказов не покупают», — кратко пояснил Кудимов. «Но ведь Чехова покупают!» — возмутился писатель. «Вы еще на Бунина сошлитесь». «А что — Бунин?» — оскорбленно подставился писатель. «А то, что он — Бунин!» — добил его Кудимов.

— Ты, может, не знаешь, старичок: Бунин — это для нас высоковато. Все играют на понижение…

— Начинается, — скучно сказал Буряков.

— Чем хуже, тем лучше, — невозмутимо весело продолжал Кудимов. — Чем безграмотней, тем эффектней. Ты же сам понимаешь: для них даже Дима Брасс — и тот уже заумен. А?

Если бы не самочувствие, Буряков с удовольствием поддержал бы тему. Хотел сказать, что ему пора; даже дернулся было. Но остался сидеть, вяло кивая.

— Раскопали Елистратова. Ура! Бешеный успех! Восемьсот тысяч. Две экранизации. Телевизионный сериал… Но кто потом? Как кто — Болгурцева! Неслыханный фарт. Вот она, удача: полтора лимона книжек!..

Кудимов открутил крышечку, глотнул один раз, закрутил, сунул фляжку в портфель и продолжил немного сдавленно:

— Кто следующий? Массы требуют — а у нас нет. У нас один Бунин. Неужели конец бизнесу?