- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (78) »
цветками кучкой, от нее болит голова.
— Нет, — говорит она.
Губы наши так близки, близки… Но ей понадобился коврик, она его хочет выколотить на лестнице. Хорошо! Хорошо!
Она стучит палкой по коврику, и я представляю себе пыльную лестницу, дрожащую в золотых искрах.
Ах, если бы я был деревенским парнем и мы жили бы в деревне… Мне кажется в настоящую минуту, что нет большего счастья, как обнять ее и повалиться вместе с ней на теплую землю, под стог душистого сена, где в сонном вечернем воздухе слабо и кротко дышат умирающие васильки… Вдали красные отблески догоревшего солнечного пожара. И росистая трава… Чьи-то бледные руки вышивают жемчугом по зеленому бархату трав и по желтому сукну сжатого поля.
— Пыльный ваш ковер, — говорит девушка и кладет его у постели.
«Когда нет солнца и когда ночь, — думаю я, — можно зажечь красный костер… И почему это не хорош костер, сложенный из щепок и сухих веток? Ведь он тоже разгорается праздничным пламенем и поднимается к звездам… Разве не так?»
Я встаю со стула и подхожу к девушке. Она совсем не сопротивляется и быстро отдается своим гибким и мягким телом… Глаза ее темнеют и становятся жестокими.
А я так нежен, как первый весенний цветочек, только что раскрывший свою чашечку… Любовь! Любовь! Как бы ты ни зарождалась, ты всегда прекрасна, Любовь! О, будь ты благословенна!
— Ну, мне некогда, — вдруг грубо говорит девушка и тяжело дышит. Она вскакивает, выпрямляется, смотрит на часы, которые висят на стене, и что-то соображает.
— Некогда, — повторяет она.
Грудь ее как-то удовлетворенно поднимается и опускается.
Это ее башмаки застучали по лестнице?
Да, она ушла. Сказка оборвалась.
Сказка!
Я сажусь на постели и печально оглядываю свою убранную мастерскую. Теперь все в порядке.
Сказка!..
Внизу, в угловом чулане, живет гравер с закрученными черными усиками. Девушка побежала теперь к нему. Она тоже любит порядок.
Меня теперь не пугает солнечный свет. Мне все равно.
Я гляжу на усталых павлинов, купающих в бледной крови бахрому своих перьев… И мне кажется, что они оживают, эти павлины, они отделяются от полотна, размножаются с невероятной быстротой и наполняют всю мастерскую своими сломанными перьями, тусклой бахромой перьев, волочащейся в мутной крови… холодными, безжизненными призраками наполняют они воздух. Они стоят, как вечная стена, между мной и ликующей силой жизни.
И мне трудно дышать. Мне трудно двинуться с места. Я не могу громко крикнуть. Проклятые павлины!.. Я не могу управлять своей жизнью, как Гелиос быстрой своей колесницей!
Павлины… Павлины… Павлины…
Мирэ ЛЕГЕНДА ЧЕРНЫХ СНОВ
Теперь ночь. Только что пробили часы на старой колокольне. Ночь… Не знаю — сплю я или нет? За моей дверью — ряд неосвещенных комнат… темных комнат. В занавешенные окна кто-то стучится… я это слышу, кто-то стучится в занавешенные окна иззябшими оледеневшими пальцами. И я знаю: стучатся «они». Там, за окном — «они». Это было лет тридцать тому назад. Вражеские полки вступили в наш округ. Все окрестные селения героически решились на отчаянную оборону. Руки, привыкшие к плугу, схватились за дубины и за дедовские старые мушкеты. На смерть! на смерть!.. Зажигали дома, убегали в леса, прятались там в засаде. И это делали те жалкие рабы, которых я с самого детства привык не считать за людей и видел их, всегда покрытых трудовым грязным потом… Казалось, воздух и земля кричат: на смерть! На смерть!.. И я смеялся, я смеялся: о чем же хлопочут рабы? Что они могут защитить? Свою землю? Но ведь она ничего не дает им, кроме кровавого пота. Свою честь?.. Но разве у них есть честь? Что же касается меня, то я хотел укрыться в одном из самых отдаленных подземелий замка, вместе с моими слугами. И когда из-за леса донеслись звуки выстрелов, раскатистые звуки выстрелов, я подошел к дворецкому и велел ему созвать слуг. — Господин, — ответил дворецкий, и я видел, как дрожала его нижняя челюсть; она дрожала с такой силой, что он стучал зубами, — все слуги убежали в лес с крестьянами. — Бунтовщики! — крикнул я, стукнув кулаком о стол. — Без моего разрешения… В таком случае, нам придется спасаться вдвоем. И притом, немедля ни минуты. Ты слышишь… уже начали стрелять! Я был жестоким человеком, и дворецкий меня боялся. Ноги его подкосились, но он сказал твердым голосом: — Господин, тебе одному придется спасаться и я также ухожу в лес… Как я могу покинуть братьев? — Ты негодяй! — закричал я изо всех сил и хотел его ударить. Он отодвинулся, моя рука повисла в воздухе, и в глазах его было столько печали, что я невольно опустил взор. — И ты, господин, тоже — сын этой земли… Ее теперь оскорбляют. И наши кладбища тоже оскорбляют… Не отвечай мне ничего. И подойди к окну… Я подошел к окну. Я как-то разом потерял свою самоуверенность и подошел к окну. — Что там такое? — думал я, подходя к этому окну… Над лесом загоралась бронзовая полоса пожара. И выстрелы трещали явственно. На дворе стояли крестьяне. — Враг близок! — закричал мне один из них. — Чужестранцы оскорбляют нашу землю. Жители деревень ждут тебя в лесу. Веди нас не на жизнь — мы о ней и не думаем — а на смерть, потому что мы готовы умереть! Лица у них были простые и грубые, глаза горели воодушевлением. И я сказал им громко: — Ступайте прочь! Я разглядел, как они побледнели. — Должно быть, мы ослышались… Жители деревень ждут тебя в лесу… — Ступайте прочь! — повторил я отчетливо. Выстрелы стали страшными. Затряслись стены замка. К лесу подкатили пушки. — Ты преступней всякого убийцы на большой дороге, — сказал один из крестьян. И потом тот же голос прибавил: — Изменник! Они больше ничего не сказали. И я их больше никогда не встречал на земле, так как их всех — крестьян, их жен, детей и матерей, и слуг моего замка, и моего дворецкого — их всех перестреляли в ту же ночь. Метко стреляли вражеские пули в ту проклятую ночь. Я торопливо схватил фонарь. Медлить было нельзя. Выстрелы все приближались, все учащались… Дрожащими руками открывал я одну за другою потаенные двери, с решимостью отчаянья сбегал по лесенкам, узким, как мышиные норы. Когда за мной бесшумно захлопнулась последняя из всех дверей, — я вздохнул с облегчением. «Сюда не придут, я спасен…» — думал я, с лихорадочною поспешностью устраивая себе постель из подгнившей соломы. В подземелье было тихо, как в могиле. Выстрелы сюда не доносились. И я лежал на подгнившей соломе…- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (78) »