прикладывающей мне к голове холодную повязку.
– Да, пионер какой-то…
– Боря! – вскричал я и хотел подняться, но женщина взяла меня за плечи и с силой прижала к земле.
– Ты, мальчик, лежи, лежи! Ничего, всё обойдётся.
– Пу-устите! – пытался я вырваться.
– Лежи, лежи! – строго приказывала женщина.
С неё текла вода, и я только сейчас заметил, что и сам тоже мокрый насквозь, и подо мной грязная земля, и от моих рук пахнет дымом.
Яркий свет фонаря ударил в лицо. Чья-то рука взяла кисть, нашупывая пульс, потом прошлась по моей голове и остановилась на лбу.
– Подводу, живо! – услышал я голос доктора. – В больницу! Началась суматоха, меня понесли. Я почувствовал на лице мокрый полог. Двинулась телега, и мы поехали быстро-быстро. Очнулся я в больнице. И первый, кого увидел, был Федя с перевязанной головой. Из-под повязки смотрели на меня с сочувствием чёрные Федины глаза. – Что у тебя, Федя? – спросил я, кивая на повязку. – Ерунда! Ты лежи, лежи. Сейчас тебе дадут горячего молока, и всё будет в порядке. – Лучше бы холодненького… – Что, горячее надоело? – Федя, как показалось мне, грустно улыбнулся и добавил. – Да, горячо было. Но всё-таки мы телят спасли… – Главное – белоголовую, – сказал я, вспомнив, как тёлочка не хотела идти и как мы с Юрой её тащили. – А где Юра? Оказывается, он тоже был здесь, в палате. Сидел на постели у Бори и что-то говорил. Боря пострадал сильнее всех. Горящая слега свалилась и ударила его по голове. Он упал без сознания. Если бы мы не подоспели… У Бори всё лицо было в бинтах, кроме глаз, носа и рта, – ему сделали такую повязку, что он мог через неё только глядеть и дышать. Няня принесла мне горячего молока. – Да что вы в самом деле. Думаете, я маленький, что ли? – Пей, вояка! – улыбнулась она и поставила передо мной на стуле стакан с молоком. Я стал потихоньку пить молоко, но вдруг, словно обжёгшись, уставился на Федю: – А кто поджёг ферму, известно? – Грозой подожгло, – вяло ответил он. – Нет, не грозой! И я рассказал, что видел во время грозы Молчунова, выскочившего из кукурузы. Через полчаса против меня уже сидел милиционер и записывал с моих слов некоторые события вчерашней ночи.
И бросил мне длинный шнур. Указав на большой кусок мела, попросил намелить бечёвку. Я начал водить мелом по шнуру, потом зажал мел между колен и стал как бы перепиливать его, отчего шнур сразу стал белым. – Соображает парнишка! – крикнул колхозник. – А теперь держи! – он приподнял шнур и отпустил, как струну, отчего полетела белая пыль. На бревне отпечаталась ровная линия. Колхозник тут же стал тесать бревно по этой линии. Он тесал, почти не глядя, а топор падал как раз на белую линию – не ближе, не дальше. – Дайте я попробую, – сказал я. Колхозник посмотрел, посмотрел на мою работу и одобрил: – А ведь получается у тебя… Попрактикуешься немного и будешь плотником. А пока давай топор, а то не успеем сегодня поставить. С сожалением я отдал топор. – Иди-ка сюда, пионер, – услышал я голос второго парня в белой рубашке. – Давай, – сказал он, протягивая мне пилу. Мы отпилили обгоревший конец бревна. – Вот так! Молодец! Хорошо пилить умеешь! Дядя Стёпа сидел уже на пятом или шестом венце и говорил что-то Феде, который стоял на другом углу сруба. Дядя Стёпа взмахнул несколько раз топором. Повернули бревно, и оно легло, как влитое. – Ваня! – закричал Федя, поднимаясь во весь рост. – Иди помоги Стёпке… Что-то он там не сладит. Возьми кнут… Я побежал к табуну. Стёпка стоял в середине стада и с криком хлестал кнутом. Отирая рукавом пот с веснушчатого лица, пастушок сказал: – Это бесы какие-то… Привыкли в это время спать! Вот и беснуются. А где спать, если сарай сгорел? Помоги мне отогнать их вон туда, в лужу… Он забежал вперёд стада и, поманив белоголовую тёлочку, повел её за собой. Телята двинулись. Я шёл позади и громко хлопал кнутом. Мы стали загонять телят в большую лужу вроде пруда. Телята бродили в воде, пригнув головы, пили её и останавливались, махая хвостами. – Теперь пусть отдыхают, – умиротворённо произнёс пастушок. – Можно и нам отдохнуть. Он лёг на траву и, с наслаждением раскинув руки, сладко зевнул. – Поспи немного, Стёпка. Ведь ты же сегодня устал… – Угу, – пробормотал он и сразу засопел. Я сидел и думал, как там наши ребята? Вот и принёс им червей! И что у меня за характер: как увижу, где что-нибудь делают, так обязательно мне надо туда! Телята уже отдохнули, выходили на берег и щипали траву. Стёпка проснулся. Быстро вскочив на ноги и утерев рукавом глаза, улыбнулся:
– Подводу, живо! – услышал я голос доктора. – В больницу! Началась суматоха, меня понесли. Я почувствовал на лице мокрый полог. Двинулась телега, и мы поехали быстро-быстро. Очнулся я в больнице. И первый, кого увидел, был Федя с перевязанной головой. Из-под повязки смотрели на меня с сочувствием чёрные Федины глаза. – Что у тебя, Федя? – спросил я, кивая на повязку. – Ерунда! Ты лежи, лежи. Сейчас тебе дадут горячего молока, и всё будет в порядке. – Лучше бы холодненького… – Что, горячее надоело? – Федя, как показалось мне, грустно улыбнулся и добавил. – Да, горячо было. Но всё-таки мы телят спасли… – Главное – белоголовую, – сказал я, вспомнив, как тёлочка не хотела идти и как мы с Юрой её тащили. – А где Юра? Оказывается, он тоже был здесь, в палате. Сидел на постели у Бори и что-то говорил. Боря пострадал сильнее всех. Горящая слега свалилась и ударила его по голове. Он упал без сознания. Если бы мы не подоспели… У Бори всё лицо было в бинтах, кроме глаз, носа и рта, – ему сделали такую повязку, что он мог через неё только глядеть и дышать. Няня принесла мне горячего молока. – Да что вы в самом деле. Думаете, я маленький, что ли? – Пей, вояка! – улыбнулась она и поставила передо мной на стуле стакан с молоком. Я стал потихоньку пить молоко, но вдруг, словно обжёгшись, уставился на Федю: – А кто поджёг ферму, известно? – Грозой подожгло, – вяло ответил он. – Нет, не грозой! И я рассказал, что видел во время грозы Молчунова, выскочившего из кукурузы. Через полчаса против меня уже сидел милиционер и записывал с моих слов некоторые события вчерашней ночи.
ПОСЛЕДНЯЯ РЫБАЛКА
Из больницы нас вскоре выписали. Голова моя больше не болела, мы были здоровы. Только у Бори на щеке красовалась белая марлевая наклейка: ему смазали ожог какой-то мазью и приклеили марлю, чтобы не отрывалась. Ещё в селе, по пути к лагерю, мы встретили милиционера. Товарищ Саакян шёл с наганом в руке, а впереди него семенили Молчунов и оба Хлюстовы. Они прошли мимо, не поднимая глаз, и только Григорий Хлюстов обжёг нас колючим взглядом. После грозы установилась хорошая погода. По яркому синему небу тихо плыли небольшие белые облака. Трава, омытая дождём, весело зеленела. – Давайте сегодня подольше порыбачим, чтобы домой рыбы привезти, – сказал Боря. Мы ещё раньше решили, что завтра поедем домой. – Вот правильно, господин Фиц-Рой. А я пока буду доделывать всё незаконченное по экспедиции. – А я… – А ты, – перебил Боря, – сбегай за червями. Я побежал на Федину ферму. Чёрные обуглившиеся брёвна колхозники раскатали, и на месте сарая лежала теперь куча обгорелого леса. Дядя Стёпа в полушубке и валенках, подвязав волосы на голове, чтобы они ему не мешали, сидел на бревне и, высоко поднимая топор, с геканьем опускал его, отдирая от бревна щепку за щепкой. Федя, разукрашенный уже потемневшими повязками, тащил здоровенную лесину к дяде Стёпе. Поодаль ещё две группы колхозников тесали брёвна. И так весело стучали топоры, так хорошо пахло сосновыми щепками, что я невольно залюбовался. – Ты чего, пацан? – спросил меня здоровый, голый по пояс колхозник, воткнув в бревно топор. – Хорошо у вас получается… Вот и смотрю… – А ты не смотри, а делай, сынок, – подхватил второй колхозник в белой рубашке навыпуск. – Иди-ка сюда!
И бросил мне длинный шнур. Указав на большой кусок мела, попросил намелить бечёвку. Я начал водить мелом по шнуру, потом зажал мел между колен и стал как бы перепиливать его, отчего шнур сразу стал белым. – Соображает парнишка! – крикнул колхозник. – А теперь держи! – он приподнял шнур и отпустил, как струну, отчего полетела белая пыль. На бревне отпечаталась ровная линия. Колхозник тут же стал тесать бревно по этой линии. Он тесал, почти не глядя, а топор падал как раз на белую линию – не ближе, не дальше. – Дайте я попробую, – сказал я. Колхозник посмотрел, посмотрел на мою работу и одобрил: – А ведь получается у тебя… Попрактикуешься немного и будешь плотником. А пока давай топор, а то не успеем сегодня поставить. С сожалением я отдал топор. – Иди-ка сюда, пионер, – услышал я голос второго парня в белой рубашке. – Давай, – сказал он, протягивая мне пилу. Мы отпилили обгоревший конец бревна. – Вот так! Молодец! Хорошо пилить умеешь! Дядя Стёпа сидел уже на пятом или шестом венце и говорил что-то Феде, который стоял на другом углу сруба. Дядя Стёпа взмахнул несколько раз топором. Повернули бревно, и оно легло, как влитое. – Ваня! – закричал Федя, поднимаясь во весь рост. – Иди помоги Стёпке… Что-то он там не сладит. Возьми кнут… Я побежал к табуну. Стёпка стоял в середине стада и с криком хлестал кнутом. Отирая рукавом пот с веснушчатого лица, пастушок сказал: – Это бесы какие-то… Привыкли в это время спать! Вот и беснуются. А где спать, если сарай сгорел? Помоги мне отогнать их вон туда, в лужу… Он забежал вперёд стада и, поманив белоголовую тёлочку, повел её за собой. Телята двинулись. Я шёл позади и громко хлопал кнутом. Мы стали загонять телят в большую лужу вроде пруда. Телята бродили в воде, пригнув головы, пили её и останавливались, махая хвостами. – Теперь пусть отдыхают, – умиротворённо произнёс пастушок. – Можно и нам отдохнуть. Он лёг на траву и, с наслаждением раскинув руки, сладко зевнул. – Поспи немного, Стёпка. Ведь ты же сегодня устал… – Угу, – пробормотал он и сразу засопел. Я сидел и думал, как там наши ребята? Вот и принёс им червей! И что у меня за характер: как увижу, где что-нибудь делают, так обязательно мне надо туда! Телята уже отдохнули, выходили на берег и щипали траву. Стёпка проснулся. Быстро вскочив на ноги и утерев рукавом глаза, улыбнулся: