Возлюби ближнего!
ПОВЕСТИ БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ
ЧТО ТАКОЕ «НЕ ВЕЗЕТ»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Агриппине Морщицыной исполнилось двадцать лет, когда умерла мать и неизвестно откуда вдруг нагрянул много лет скрывавшийся от уплаты алиментов отец — Леонид Сергеевич Морщицын.
Всплакнув по «дорогой, ненаглядной женушке», Морщицын быстро вошел в курс квартирных дел, распродал ненужные вещи, перевел на свое имя скопленные с трудом на «черный день» деньги, которые покойница не успела оформить на дочку, и принялся, по его выражению, за устройство судьбы Агриппины.
— Прежде всего, — объявил Морщицын, — необходимо решить проблему твоего трудоустройства, а подобное мероприятие лучше всего решать в нескольких аспектах. Куда бы ты, доченька, сама хотела пойти работать?
— На завод куда-нибудь, на фабрику…
— Так… значит… Это с твоими-то прекрасными данными? — огорченно сказал Морщицын.
— Какие у меня такие данные? — удивилась Агриппина. — У меня же никакой специальности нет…
— А голос? Да если за твой голос с умом взяться…
— Пение мне нравится, — сказала Агриппина. — Я в школьном хоре на хорошем счету числилась… Мне даже на районной олимпиаде диплом дали третьей степени.
— Вот, вот, — обрадовался Морщицын, — отсюда и прицел брать надо! Вокал дело великое! Чего не добыть руками — можно взять горлом! На заводскую зарплату и одной прожить нелегко, а если тебя по линии вокала направить — то не только себя прокормишь, но и мне, старику, при твоем заработке кое-что отломится!
Два дня Морщицын где-то пропадал с утра до вечера, а на третий день пришел немного навеселе и прямо с порога объявил:
— Ну, дочка, полный порядок. Подобрал тебе чудесную работу. У тебя какой голос?
— Сопрано, говорят…
— Я ему так и сказал, — обрадовался Морщицын. — Сопрано, говорю, у нее круглосуточное, а слух музыкальный. Не хуже, чем у Клавдии Шульженко…
— Ну уж это вы совсем зря, — смутилась Агриппина. — Чересчур перехвалили…
— Ничего! Я ведь это не кому-нибудь сказал, а своему старому приятелю. Мы с ним до последней амнистии вместе на севере, ну, это самое… стаж… отбывали… Я его с тех пор найти не мог… А вчера разыскал… По церковной линии, подлец, устроился… Ответственнейшая должность! На мирском языке он вроде как заместитель начальника епархии по материальному обеспечению. Всемогущая личность!..
— Не пойму, — недоуменно спросила Агриппина, — я-то здесь при чем?
— Не перебивай, дойдет и до тебя очередь… Этот самый мой приятель дал мне записочку старшему регенту Пантелеймоновской церкви. У них там ансамбль духовной песни организован. По совместительству в нем кое-кто из опереточных артистов подрабатывает… Они на разовых, а тебя в штат он зачислить приказал…
— Значит, мне и зарплата будет полагаться? — недоверчиво спросила Агриппина.
— Сто шестьдесят рубликов в месяц! — восторженно воскликнул Морщицын. — Это тебе не завод и не фабрика! Там за эти деньги вкалывать надо, а здесь обедня да литургия го праздникам, вот тебе и весь репертуар… Так что поздравляю, доченька!
— Спасибо вам… — Агриппина неловко обняла Морщицына, к которому она никак не могла привыкнуть.
— Так-с… в одном аспекте проблема твоего благоустройства разрешена… Теперь, глядишь, и вторую проблему решим — не менее острую… Жениха найдем подходящего, не хуже, чем у соседской Тамары… Это я ей выпускника духовной семинарии сосватал, — похвастал Морщицын. — Совершенно бескорыстно, по доброте своего сердца!
Агриппина хотела сказать, что сама была свидетельницей, как соседка целых два часа вымаливала у Морщицына взять с нее за сватовство хотя бы на тридцатку меньше, но старик и слушать не хотел о скидке. Щерясь улыбкой, он монотонно бубнил о «чрезвычайных тематических расходах, понесенных в процессе сватовства».
Хотела это сказать Агриппина своему новоявленному папаше, но так ничего и не сказала.
— Да! — вспомнил Морщицын. — Мы с моим приятелем условились так: расписываться ты будешь в ведомости за сто шестьдесят рублей, а сорок из них отдавать мне для передачи кому следует…
Служба в церковном хоре пришлась Агриппине по душе. Спевки проводились редко, партии были не очень тяжелые. Получающий по договоренности с Морщицыным «кое-какую мелочь» регент относился к Агриппине внимательно и терпеливо. Словом, новая солистка быстро освоилась и чувствовала себя очень хорошо.
Из первой же зарплаты Морщицын сделал необходимые удержания…
— Заметь, — сказал он, — в свою пользу не беру ни копейки. Зато уж, голубушка, отныне квартирную жировку и за электричество должна оплачивать ты целиком. А что касается питания, то мы так договоримся: твои обеды и ужины, а чай, сахар, хлеб — мои…
Как-то на спевке Агриппина обратила внимание на только что поступившего в хор певца. Это был молодой человек лет тридцати с тонкими чертами лица, веселыми черными глазами и красивым белозубым ртом. Голос у певца был не сильный, но такой мягкий и чистый, что любая, даже совершенно незначительная фраза в его исполнении звучала притягательно и задушевно.
Иногда, когда регента не было, новый певец вполголоса напевал какую-нибудь модную песенку или романс, но тут же спохватывался и, прекомично закатив глаза, ловко переходил на молитву.
Агриппине так понравился этот певец, что, преодолев в себе врожденную застенчивость, она заговорила с ним первая. И вскоре так случилось, что каждый раз после службы он провожал ее домой.
Рассказывая о себе, Костя Даурский сообщил, что он пытался поступить в консерваторию, но не набрал проходного балла. Пришлось заниматься пением в порядке самодеятельности… С прошлого года устроился в концертную бригаду областной филармонии, поет всякие песенки и романсы. Выступает не очень часто… Затирают. Вот и приходится подрабатывать в церкви.
— Но это ненадолго, — извиняющимся тоном сказал Даурский. — Как только сколочу себе на концертный гардероб, сразу же уйду… Неловко как-то — исполнитель лирических песен, и вдруг — «господи помилуй»!
В том же месяце Костя Даурский сделал предложение Агриппине Морщицыной.
— Ну что ж, — сказал Леонид Сергеевич, — эстрада — искусство не хуже
