подстриженные усики. Эти усики и крашеные волосы изменили его, но не настолько, чтобы сделать неузнаваемым. Новое лицо Жака-Анри — бородка «Генрих Четвертый» и полубаки — удачнее: понадобился месяц, чтобы Жак-Анри привык к нему и перестал относиться, как к чужому.

— Центр получил мой отчет?

— Да, в апреле.

Жак-Анри писал, что снял деньги со счетов и через посредников ведет переговоры с АВС. Просил расписание связи и шифр. Центр вышел из эфира и на некоторое время замолчал...

Жюль спрыгивает с подоконника, грузный, приземистый, со знакомой улыбкой на отечном лице. Руки в карманах, шляпа на затылке.

— Не торопись. Начнем с другого: что с Жаклин?

— Она умерла.

— А Рене?

— Расстрелян. Немцы решили, что он из маки, и расклеили оповещение о казни... Потому я и связался с АВС, что Рене уже нет.

— Леграна знал не только он.

— Леграна — да, но не Дюрана. И потом —  разве ты окликнул бы меня на улице?

Жюль пожимает плечами.

— Нет, пожалуй. Но в АВС я не войду. Пусть Гранжан еще похлопочет. У тебя есть вакансия?

— В том-то и дело, что нет. И Гранжану это известно. Не понимаю, почему он так настойчив? Он что, из Сопротивления?

— Он кагуляр. А ты и не догадывался? Будь осторожнее с ним, старина, у него подозрительные знакомства.

— Мы еще встретимся?

— Разумеется. Подготовь радистов и скажи Технику, чтобы проверил телефон — норд — семнадцать — семнадцать.

— А ответ? Ты привез ответ?

Жюль не спеша достает из карманчика сигарету. Кладет на край стола и щелкает пальцами.

— Как всегда, лимонный сок и марганцовка, две части на одну. Надеюсь, ты не думаешь, что я торчу в Париже полмесяца и прихожу сюда для того, чтобы сообщить Дюрану о недоверии?

Руки в карманах, шляпа на затылке; Жюль доходит до двери и ухмыляется.

— А знаете, господин директор, вам очень к лицу бородка. Только почему Дюран? Мефистофель — и звучно и больше соответствует внешности.

— Добавь, и характеру,— бормочет Жак- Анри, пряча сигарету.— Все шутите, дорогой Дюпле?

— Шучу! — говорит Жюль серьезно.— Запомни адрес: рю ль'Ординер, три. Антикварная лавочка. Я там что-то вроде эксперта по бронзе, о чем господин Гранжан, разумеется, не догадывается. Ты можешь завтра?

— Конечно!.. До свидания, месье Дюпле!

Жак-Анри кивает небрежно, почти высокомерно. Жюль поторопился открыть дверь, а Сюзи, как все секретарши, любопытна и любит подсматривать. Помня об этом, Жак-Анри склоняется над газетами и не торопясь допивает кофе.

2. Июль. 1943. Штутгарт. Адлерштрассе. 11.

По утрам на почте почти но бывает посетителей, и служащие коротают время за разговорами и чтением. Не в открытую, конечно; газеты и книги прячутся в выдвижных ящиках столов и исчезают при появлении начальства. Зомбах знаком с правилами игры и, перешагнув порог, покашливает, рассеянно ощупывает карманы, давая девушкам время скрыть улики.

— Доброе утро, фрейлейн! Есть что-нибудь для меня?

Очень юная девушка, почти подросток, медленно, словно просыпаясь, отрывается от книги. Только что она была Брунгильдой, и рыцарский турнир еще не окончился: белокурые гиганты, обагряя кровью ристалище, ломали о сталь мечи, и искры падали к ногам принцесс...

— Итак, фрейлейн?

— Да, да, ищу... Пожалуйста, господин Зомбах...

Улыбаясь, Зомбах покидает почту, а девушка еще на несколько минут расстается с грезами. В юнгфольке ее приучили к дисциплине, и, кроме того, у нее отец — штаммфюрер, и это обязывает. Книга исчезает в ящике, а мечтательница устремляется к кабинету начальника.

— Хайль Гитлер! Он был и взял письмо!

— Хайль... Закройте дверь. Что за привычка говорить с порога? Вы бы еще вздумали болтать об этом на площади или в зале...

Тем временем Зомбах в трех кварталах от почты дочитывает письмо. В нем нет ничего особенного: короткая информация, что предложение принято и встреча с представителем берлинской фирмы состоится сегодня в 10.00 на Адлерштрассе, в доме одиннадцать.

Зомбах прячет бумажку и пожимает плечами: хотел бы он знать, где эта Адлерштрассе?

На углу скучает шупо, и Зомбах справляется у него. Шупо оглядывается.

— Эй, Ганси, поди-ка сюда!

Зомбах не успевает отказаться, и Ганси, подвернувшийся удивительно кстати, изъявляет желание показать ему кратчайшую дорогу. Он худ и голоног; на коричневой рубашке погончики юнгфолька. Тоже какой-то фюрер лет двенадцати от роду.

Номер одиннадцать. Позолоченные орлы на решетке и начищенная табличка: «Гердт фон Стауниц, коммерции советник»; старинный звонок — разъяренный лев, кусающий кольцо... Хозяин виллы — маленький и полный, в пиджаке из серого твида — держится с простотой давнего знакомого, хотя до этого никогда не виделся с Зомбахом.

— Позвольте шляпу? Сегодня я один за всех — прислуга на собрании у блоклейтера. Что поделаешь, быт связан с некоторыми затруднениями.

— Да, да,— говорит Зомбах и щурится.— Прелестный вид. И какая тишина!

Вид действительно прелестный, но Зомбах не успевает им полюбоваться — двое мужчин выходят из комнат на террасу, и Стауниц испаряется, исчезает, будто его и не было.

— Мы заставили вас ждать?

— Нет, точно десять. Мне кажется, мы можем не представляться?

Голос Зомбаха звучит уверенно. В Берне, в БЮПО(контрразведка Швейцарской Конфедерации), он ознакомился с фотографиями в альбоме полковника Пусто и сейчас знает, с кем имеет дело: бригадефюрер Вальтер Шелленберг и его адъютант штурмбанфюрер Эгген.

— Отличная погода,— говорит Шелленберг и улыбается Зомбаху.— Сигару?

— Нет, благодарю. Но вы курите, я люблю запах дыма.

Улыбка Шелленберга становится простодушной.

— Хороший солдат следует примеру начальника. Не так ли? Помнится, тот, кто прислал вас,— враг никотина.

— Он курит трубку.

— Вы правы... Но бог с ней, время дорого, а для бывшего вице-консула Меркеля в тюрьме каждый час — вечность.

— В чем его обвиняют? Или это тайна следствия?

— Никакой тайны нет. Тем более от вас. Меркель занимался шпионажем, и это доказано... Быть взятым на явке, с кучей документов в руках и в обществе офицеров вермахта — в подобной ситуации швейцарское гражданство не служит гарантией от расстрела... Впрочем, вы и сами многое знаете.

— Не так уж много... Я действую по поручению консульства...

Из сада тянет прохладой; лужайка перед балюстрадой словно шахматная доска: темный газон перемежается светлым, низко подстриженным, и у Зомбаха рябит в глазах.

— Значит, консульства? — повторяет Шелленберг.— Я сейчас назову одно имя, и, может быть, оно поможет нам договориться. Вам знакома фамилия Швартенбах?

— Впервые слышу.

— Фирма «Варенфертриб Гмб.X.».