глухой подавленный стон нет-нет да и вырывался наружу…

Постепенно свыкаясь со своим положением, Алексей стал мысленным взором обследовать свое тело, главным образом те места, откуда исходили болевые сигналы. Они шли от левой ноги, левого плеча и правого бока. От ноги понятно, плеча тоже — новая рана, а откуда появилась боль в боку?

От левой ноги, стянутой плотным гипсом, шла хорошо знакомая и уже привычная ему, длинная и тягучая боль. Он грустно усмехнулся — на всю жизнь, если, конечно, выживет в этой военной мясорубке, останется рубцеватый шрам, памятная метка на левой ноге.

Со связкой гранат Алексей пошел на тупоносый немецкий танк. На второй танк. Первый удалось подбить легко, даже, можно сказать, лихо. Бросил связку из гранат, как отрабатывали на учениях. Он только помнит, как за спиною сквозь грохот взрывов, треск выстрелов и автоматных очередей раздался отчаянно тревожный крик:

— Леха, берегись!

Но он уже выскочил из-за прикрытия — полуразваленной кирпичной стены разрушенного здания, где они заняли оборону — навстречу железной махине с белым крестом на черной броне, поцарапанной светлыми следами от пуль и осколков, и в тот же миг почувствовал, как его ударили чем-то тяжелым и горячим по ноге. Падая вперед, Алексей все же успел метнуть связку гранат под гусеницу надвигающегося танка.

В последний миг Громов с торжествующий радостью видел, как яркой молнией вспыхнул взрыв и тяжелый танк вздыбился, приподнялся и беспомощно завалился на бок, открывая черную рваную дыру в железном брюхе. Все это произошло быстро, в какие-то мгновения, но боксер привык в краткие мгновения видеть летящий на него удар.

Взрывная волна достала и его, накрыла, оглушила, отбросила в сторону, и Алексей потерял сознание. Что было потом, он не помнит. Как его вытаскивали, как несли на руках…

Очнулся в госпитале, на хирургическом столе от страшной боли в ноге. Рванулся всем телом, чтобы встать, убежать, и неожиданно для всех, отчаянно закричал:

— Не дам отрезать ногу!

Ему сунули под нос что-то остро пахучее, мгновенно успокаивающее, и Алексей, проваливаясь в мягкую темноту, как сквозь дрему, услышал обнадеживающие слова врача, произнесенные усталым голосом:

— Не волнуйся, чемпион! Сохраним тебе ногу.

Второй раз он очнулся, когда ночью на Южном причале шла посадка раненых на санитарный транспорт «Армения» и лидер «Ташкент». Одни шли своим ходом по трапу, других несли на носилках. Эсминец пришел в Севастополь около полуночи, после разгрузки, которая закончилась очень быстро, на корабль стали торопливо подниматься раненые.

От тряски на носилках, которые двое моряков несли скорым шагом, почти бегом, Алексей очнулся, встревожился:

— Куда меня тащите?

— Гляди, живой! — радостно воскликнул тот, что нес носилки сзади. — Очухался!

— Знать, теперь выдюжить, — многозначительно произнес тот, что нес носилки впереди, и добавил: — Крепись, браток, вся война ешо впереди.

— Куда тащите? — снова выдохнул криком Алексей.

— Куды, куды… Закудыкал не к месту, — и добавил сурово: — Не кудычь, а то себе и другим путь спортишь.

— На корабль. А то еще куда можно теперь? На «Армению», хотя ее уже загрузили под завязку, набили как сельдей в бочке, — хмуро произнес его напарник. — А мы остаемся тут, как в мышеловке.

— Так там же медицина и доктора разные в наличии. Курорт!

Вдруг поток двигающихся раненых разорвала женщина в белом халате, надетом поверх военного кителя. Она растопырила руки, преграждая движение, и громким приказным тоном выкрикнула:

— Баста! Все! Погрузка закончена! — взмахнула рукой в сторону эсминца: — Поворачивайте туда! На лидер!

— И нам тоже? У нас тяжелораненый на носилках.

— И вам тоже! Все на эсминец! Не останавливаться! Не задерживать движение.

Алексей разочарованно вздохнул. На «Армении» условия размещения совсем иные, далеко не такие, как на боевом корабле. Он бывал на «Армении». Комфорт, одним словом! Лидер «Ташкент» Громов тоже хорошо знал. Совсем не курорт. А корабль классный! Один из лучших эсминцев Черноморского флота, новенький, вступил в строй в прошлом году. Быстроходный, имеет самую современную паротурбинную установку. Мощное вооружение — восемнадцать орудий разного калибра, зенитные батареи, крупнокалиберные пулеметы, три трехтрубных торпедных аппарата, да еще принимает более сотни морских мин.

И внешний вид у него особенный. Алексей до глубины сердца моряка любил и гордился своим строгим могучим красавцем крейсером «Червона Украина», но часто искренне любовался лидером «Ташкент». Да и не только он один. Эсминцем нельзя было не любоваться. Слегка откинутые назад мачты и трубы, первая из которых как бы срослась с крыльями мостика, и обтекаемой рубкой, острый, как бы задиристый, форштевень и залихватски «зализанные» обводы высокого полубака — все это словно специально создано, чтобы подчеркивать стремительность корабля, и уверенно говорит о большой скорости его хода. Выразительное сочетание быстроты и силы! И с общим щеголеватым обликом удивительно гармонировала не совсем обычная окраска бортов и палубных надстроек. Она была не просто серо-стальной, как у большинства кораблей, не традиционной, а своеобразной, с теплым оттенком, чем-то напоминавшим голубоватый отблеск стального клинка.

Командовал эсминцем капитан третьего ранга Василий Николаевич Ерошенко, человек строгих правил, вспыльчивый, но отходчивый, заядлый любитель боксерских соревнований. На эсминце много любителей мужественного вида спорта. С отдельными из них Громову приходилось встречаться на ринге.

— Пристройте меня на палубе, — попросил Алексей.

— Постараемся, коли удастся.

Около трех часов ночи в полной темноте эсминец отдал швартовы. С палубы отплывающего корабля Алексею открылась панорама осажденного города. Он помнил, как еще совсем недавно выглядел Севастополь ночью с моря — празднично и ярко, весь увешанный, как новогодняя елка, гирляндами и ожерельями электрических фонарей. А в бухтах — корабли, унизанные разноцветными огнями. Красота неописуемая! Сейчас же город посуровел, как бы ссутулился и прикрылся темнотой ночи, словно полою матросской черной суконной шинели.

Внезапно белый луч, как шпага, прочертил светлую линию от земли в небо. Тут же вспыхнул другой луч, и высоко в небе они скрестились. Вражеский самолет заметался, но прожекторные лучи не выпускали его. С земли тонкими прерывистыми нитями протянулись к нему светящиеся трассы. Пучками ваты разрывались зенитные снаряды. Сюда, в открытое море, глухо доносились трескотня пулеметов и торопливое уханье зениток. Самолет