стоило нам заговорить — и я забыл о его заикании и его внешности. Сломлено было тело, но не душа бесстрашного бойца, одного из немногих известных мне лично людей, которых я называл рыцарями коммунизма, а позже стал называть большевиками (коих отличаю от коммунистов, менее качественной продукции среди людей с партбилетами, не штучного производства, а уже этакого ширпотреба. Впрочем, и этих истребляли и калечили так активно, что их лишь в антиквариате найдёшь, а партбилеты носят ныне главным образом члены партии, тоже весьма разнокалиберные — я их делю на членов, пенисов, фаллосов и таких, как Берия, академики Нечкина, Лысенко — коих следовало бы охарактеризовать «крепким русским словом из трёх букв — особ мужского пола, а дам — из пяти», но издатель протестует. А зря! Гнусна именно ругань, а ею может стать любое слово. Но термин — дело другое, им также может стать любое слово, а если точность того требует, то и упомянутое трехбуквенное, если оно подходит более других. А так «деловой», «интеллигент», «больно умный», «шибко грамотный», «яйцеголовый» и прочее — разве не звучат у нас и «у них» как ругань? Не собираюсь краснеть за применение в определённых условиях матёрного термина — к той нелюди иной термин и неприменим, отмечу лишь, что людей, схожих с Ефремовым, я встретил в своей почти 70-летней на март 2008 года жизни всего семерых, если считать с ним самим: его, Аркадия Натановича Стругацкого, Михаила Леонидовича Анчарова, Елизавету Яковлевну Драбкину, Льва Николаевича Гумилёва, Константина Михайловича Симонова и Михаила Ильича Ромма, причём всем им было очень худо в нашей солнечной стране^[1]. Так что порода эта не просто находится на грани вымирания, а именно выбивается — беспощадно и целеустремлённо).

Он провёл меня в комнату налево от входа, усадил на диван напротив письменного стола без ящиков, с полками вместо них, и сел сам возле меня — я ближе к двери, он дальше. По диагонали от нас был невысокий книжный шкаф типа серванта, на одной из полок которого за стеклом была фотография военного корабля начала века. Больше я ничего не запомнил.

Дальнейшая запись является попыткой восстановить наш разговор по памяти с максимальной точностью. Если не слово в слово — буду отмечать, но за смысл ручаюсь головой, хоть на детекторе лжи меня проверяй. Я несколько дней вспоминал и записывал этот разговор и закончил эту работу 16 ноября 1972 года в санатории Валуево, где у меня как раз были возможности для сосредоточения при записи воспоминаний.

Я: Иван Антонович, разрешите так Вас называть, (он кивнул), я знаю, что времени мало, и хотел бы изложить самую суть. Само «Житие» и мою работу, если она Вас заинтересует. Вы можете прочесть сами — я их принёс, а сейчас позвольте мне изложить историю проблемы, точнее — как я эту проблему стал изучать и до чего дошёл.

Он: Не думайте о времени, Яков Иосифович, — я верно угадал Ваши инициалы? — рассказывайте всё. Я очень заинтересован Вашим письмом. Время и место мне абсолютно неизвестны, но чего не бывает — вдруг какой-нибудь совет и смогу дать. А сейчас мне просто-напросто хочется послушать — рассказывайте абсолютно обо всём, не спеша.

Я: Понимаете, я пошёл в 1962 году после армии на истфак МГУ. Нужно было работать — пошёл на вечернее. Так что языковая подготовка моя не та, что на дневном отделении. Кончил в 1968 году с отличием — один на всё отделение, но в аспирантуру не попал, вакансии заняли дневники, у них языковая подготовка несравненно лучше, я даже претендовать не мог. Эта работа — моя дипломная, но я не бросал её: ведь жизнь сложилась так, что я отброшен от истории. На защите диплома мой профессор Корсунский сказал, что «Цукерник извлёк из «Жития» абсолютно всё, что только возможно», но когда думаешь непрерывно, поневоле додумаешься до чего-нибудь. У меня кроме этой темы ничего не оставалось от истории, а я — историк. Так что я нашёл в «Житии» ещё немало важного. Но тут речь не обо мне, я Вам расскажу, как я с этой темой столкнулся.

Всё началось на втором курсе. У нас должен был быть семинар по истории средних веков, но нашей седьмой группе дали не медиевиста-западника, а прислали преподавательницу с кафедры южных и западных славян. Её фамилия Макова. Стала она нам давать темы для докладов, а кто захочет — для курсовых работ. Я и выбрал себе «Образование раннефеодальных государств у южных славян». Стал я изучать материалы, пришлось расширить тему: «Завоевание славянами Балканского полуострова и судьба дославянского населения Балкан», а уж за этим образование государств. Сама-то работа осталась под официальным названием, но на образование государств я отвёл примерно четверть объёма. Работу написал, получил пятёрку, а когда над ней работал — прочёл я в «Византийском Временнике» (том V за 1952 год) статью А. Д. Дмитрева «Движение скамаров». Вы с ней незнакомы?

Он: Нет. И имени такого не слышал. Он что-нибудь ещё написал?

Я: Да, он специализировался на народных движениях в поздней Римской империи. У него есть работа о багаудах и обобщающая о ряде движений. Но если он был в этих работах так же объективен, как в «Движении скамаров»… Я ведь сначала не мог знать, что он бессовестно врёт в этой работе — ведь он ссылался в ней на «Житие Северина», на «Гетику» Иордана, на Кодекс и Новеллы Юстиниана, а я их тогда не знал. Но мне сразу бросилось в глаза, что он великославянский шовинист — у меня на всякий шовинизм нюх. Я, видите ли, еврей, хотя по-еврейски и не говорю, и мне это очень часто напоминали и напоминают.

Он: Всё ясно, с этой мерзостью я знаком, продолжайте.

Я: В общем, у меня поневоле развилась чувствительность на всякий шовинизм, а Дмитрев так рассуждает: поскольку скамары были союзниками славян, а славяне — естественные носители прогресса, значит — скамары были представителями трудовых масс, борцами за свободу.

Он: Так и пишет?

Я: Не слово в слово, но за смысл ручаюсь. Это мне тогда уже в глаза бросилось. Союзники славян? Возможно. А были ли славяне союзниками скамаров? За львами идут шакалы, с акулой плывут лоцманы. Тоже союзники. Славяне на Балканах занимались геноцидом. Там уже через 60 лет преобладала славянская речь. Все византийские авторы пишут о горах трупов, о сотнях тысяч жертв. Если скамары помогали славянам в этом, какое же это народное движение? Но в 1952 году у нас утверждали, что население Балкан встречало славян, как своих освободителей — в академической «Истории Болгарии», например, так написано. А Прокопий Кесарийский, Феофилакт Симокатта и прочие — это, дескать, клевещущие рабовладельцы. Вот Дмитрев и старался… Он явно подбирал материал к сталинскому тезису — помните: «рабы и варвары