Брачного Пира Преображения и Страшного Суда Конца — путь, лежащий через Царство Апокалипсиса. Он вернется в бесценном венце на белом коне, победоносный, уже победивший, чтобы опять спасти нас, будущих живых и мертвых, подготовить к Армагеддону — последнему зову трубы. И мы, освобожденные на этот раз от зверя, не сможем убить Его — Сына, солнце в силе своей. И тогда запоют детские мои голубые голоса и лазоревые птицы, зазвенят колокола, незабудки и галилейские лилии, вспыхнут пурпуром розы, вздохнет медом аленький цветочек, встанет радуга над полями — мы с ней войдем под Богородицыны Воротца — и золотое дерево в лазури, утихнет роковой ветр раскола, потекут светлые воды, затравленный зверь ляжет рядом с отроком-царевичем (Царевич, иди вон! Развяжите его, пусть идет), Учитель поднимет руку в каноническом жесте и улыбнется. И начнется пир.

И я, дурак, выйду утром и у ворот дивного града попаду в энергичные лапы (траурный транспарант «Свободу Дмитрию Плахову!», микрофоны и вспышки). И, на миг ослепленный вырвусь. Непременно вырвусь из лап и увижу моих. Они будут стоять на углу на перекрестке. Семеро: защитник, доктор филологии, медсестра, постаревшие учитель словесности с поэтом и совсем взрослые племянники. Живые. И мертвые: отец с матерью, Иванушка, философ, Федор и Андреич, Марфа, Сонечка и Надежда, и мальчик из Никольского леса. И она. И я пойду к моим братьям и сестрам, с трудом различая лица сквозь слезы — ее последний, самый драгоценный дар. Любовь, и смерти нет. Время на секунду остановится для меня (все эти круги, сферы и своды), и быть может, я смогу сказать вслух: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…» И березовая роща распахнется мне навстречу.

1982–1992

©Инна Булгакова.