Воробьевы горы

ВОРОБЬЕВЫ ГОРЫ Пьеса в четырех актах, пяти картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Г р о м а д и н  И в а н  А л е к с а н д р о в и ч — директор мужской средней школы.

О з е р о в  А л е к с а н д р  Е в г е н ь е в и ч — профессор-ботаник.

В а л я, его дочь, 18 лет }

Л и з а, 18 лет }

М и л а, 17 лет } ученицы 10-го класса женской средней школы.

З а р у б е е в  Л е в а, 18 лет }

Г р а м а т ч и к о в Б о р и с, 18 лет }

О р е х о в  В о л о д я, 17 лет }

А р к а ш а, 18 лет } ученики 10-го класса мужской средней школы.

Р о м е й к о  В и к т о р, 18 лет, — комсорг школы.

К о л ь к а, 12 лет, — брат Левы Зарубеева, ученик 5-го класса этой же школы.

М а р и н к а, 12 лет, — приятельница Кольки, ученица 5-го класса женской школы.

Е в г е н и я  И в а н о в н а — преподавательница основ дарвинизма в мужской школе.

Л и д и я  П е т р о в н а — преподавательница младших классов мужской школы.

Т а н я.

А н н а  В а с и л ь е в н а — мать Бориса Граматчикова.

М и л и ц и о н е р.

Место действия — Москва.

Время действия — 1946 год.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Набережная Москвы-реки. Вдали, в перспективе, великий город. С реки доносятся звуки музыки, песня. Появляются  Г р о м а д и н  и  О з е р о в.

Г р о м а д и н (задумчиво). Каждый человек в своей жизни обязательно должен посадить сад… Это ты чудесно вспомнил, Саша… Мичурин?

О з е р о в. Он… Мудрый старик…

Г р о м а д и н. А наш старый ботанический, значит, в отставку?

О з е р о в. Нет, почему? Он останется, но пойми — война кончилась, наш народ одержал величайшую в истории человечества победу. Отныне во всем мы должны показывать миру пример, и потому наш новый, гигантский ботанический сад станет не только достойным украшением нашей столицы, но и центром научной мысли всей нашей планеты!

Г р о м а д и н. Люблю масштабы!

О з е р о в. Я тебе не рассказал еще и десятой доли всего… Дух захватывает от того, что намечается, — и разве не случайно, что, как и всё у нас, мысль эта связана с именем того, кого недаром называют вдохновителем наших побед, великим садовником нашей эпохи, великим… (Закашлялся.)

Г р о м а д и н (хлопает его по спине). В горло что-то попало?

О з е р о в. Профессиональная болезнь. Травмы получаешь не только на фронте… Лекции, выступления… Отражается.

Г р о м а д и н. А ты легче… Не на такой высокой ноте.

О з е р о в (отдышавшись). Не могу. Время требует… Однако я все о себе да о себе. Как ты? Вижу — демобилизовался?

Г р о м а д и н. Врачи подкузьмили. Отставной.

О з е р о в. А дальше? Планы?

Г р о м а д и н. Садоводством, подобно тебе, хочу заняться.

О з е р о в. Участок получил?

Г р о м а д и н. Да вроде. Помнишь, клятву когда-то мы дали себе — ни в чем не отставать друг от друга?

О з е р о в. Еще бы не помнить! Да я еще нож тогда сломал, когда фамилии наши на березе вырезывал! Только и удалось две буквы выцарапать — «О» и «Г»… Озеров и Громадин… Давай поищем — может быть, она еще сохранилась, наша памятка, это где-то здесь.

Г р о м а д и н. Молодость хочешь вернуть, хитрец? Что ж, попробуем…

Скрываются. Затемнение. Песня звучит громче, и когда внезапно вспыхивает свет, видны Воробьевы горы, с которых открывается панорама Москвы. На переднем плане — группа берез с пожелтевшей листвой. Ясную и торжественную тишину чудесного дня золотой осени еще более подчеркивает то приближающийся, то удаляющийся гул невидимых самолетов. Внезапно из-за откоса появляется  К о л ь к а. Он оглядывается, свистит. Тотчас же из кустов выходит  М а р и н к а.

К о л ь к а (оглянувшись). Никого?

М а р и н к а. Сам видишь — пусто.

К о л ь к а. Проверим. (С видом следопыта обходит все кусты, возвращается к Маринке.) Так… Теперь тебе придется завязать глаза. (Вынимает из кармана носовой платок.)

М а р и н к а. Твоим носовым платком? Ни за что!

К о л ь к а. Да ты не думай, он чистый, сам стирал, смотри!

М а р и н к а (тщательно осмотрев). Ну ладно, завязывай!

Колька завязывает ей глаза, потом ведет за собой, заставляет сделать несколько кругов, запутывает ее, затем, подведя к старой березе, останавливается.

К о л ь к а (глухим голосом). Теперь клянись!

М а р и н к а. Клянусь.

К о л ь к а. Самой страшной клятвой!

М а р и н к а. Самой страшной клятвой!

К о л ь к а. А какая у тебя самая страшная клятва?

М а р и н к а. А я… я не знаю.

К о л ь к а. Так чего же ты повторяешь, как попугай? Обещай, что никому не скажешь про то, что я тебе сейчас покажу.

М а р и н к а. Никому!

К о л ь к а. Тогда смотри! (Снимает с ее глаз повязку.) Видишь?

М а р и н к а. Вижу…

К о л ь к а. Что?

М а р и н к а. Москву.

К о л ь к а. Да куда ты смотришь? Сюда гляди! (Показывает на кору старой березы.) Вот здесь…

М а р и н к а (смотрит). Нарост какой-то…

К о л ь к а. Сама ты нарост! Это старинная надпись. Ей, может, триста лет.

М а р и н к а. Триста лет! А откуда ты знаешь?

К о л ь к а. По почерку. Видишь, «О» какое. А рядом крючок вроде буквы «Г», тогда так писали — вязью…

М а р и н к а. «О» и «Г» я вижу, а еще что написано?

К о л ь к а. Дай срок — разгадаю… Предполагаю, шестнадцатый век. Мечом, наверное, вырезано или коротким кинжалом. Носили такие у пояса, особенно цари.

М а р и н к а. Вообразил тоже… цари!

К о л ь к а. А настоящий историк что хочешь может вообразить на основе науки.

М а р и н к а. И даже царя?

К о л ь к а. А что царь? Раз плюнуть.

М а р и н к а. Даже Ивана Грозного? Как в кино?

К о л ь к а. Хоть сейчас.

М а р и н к а. Коленька, миленький, вообрази!

К о л ь к а. Пожалуйста… Жмурю глаза. (Закрывает глаза.) Готово! Вообразил…

М а р и н к а (дрожащим голосом). Где? Где? Не вижу…

К о л ь к а. Ты и не увидишь… А я вижу… У тех кусточков… как тебя… (Зажмуривает глаза еще крепче.)

В кустах раздается шорох.

М а р и н к а. Ай! (Визжит и от страха бросается прочь.)

Колька летит в другую сторону. Из кустов, слева, появляется  В о л о д я, согнувшийся под тяжестью мешка, в руке у него лопата.

В о л о д я. Уф… (Опускает мешок на