ходуном, и Малютка Джон все больше уходил в свою скорлупу. Но жалость — она была горше ругани, затрещин и обид, потому что Малютка Джон был живой комок гордости. Просто не мог он с ними развязаться, и постоять за себя не мог. Оставалось одно — бежать.

Он взял с собой только свои деньги и смену носков. Скоро носки истерлись, ботинки развалились — ведь всю дорогу он шел пешком. Сначала он шел на юг, в Лондон, но какая-то сила все время сбивала его на запад, и он перевалил через лысые Пеннинские горы и потом шел уже только на запад — к Ирландскому морю. Чего он натерпелся в пути — всего не перескажешь. И в канавах спал под проливным дождем, и в самый солнцепек по горам карабкался. Раз его подвез в двуколке, запряженной пони, веселый толстяк, взявший, как он пояснил, прогуляться и подышать воздухом своего черного бойцового петуха. Другой раз попался конюх верхом на вороном гунтере,^[4] следом шли еще шесть лошадей, и Малютка Джон выучился ездить без седла. В этой компании он и переплыл Ирландское море — присматривал за лошадьми, когда конюх уединялся с виски.

Он прошел всю Ирландию из конца в конец и пришел на родину своей матери. Вот какой он увидел ее впервые. Белая гора поднималась белыми террасами, а на них, словно яйца птицы Рух из «Синдбада-морехода», лежали огромные валуны. Гора сверкала на солнце, но настоящее сокровище была деревенька у ее подножия. Две дюжины домишек, крытых соломой, при каждом клочок земли, на нем только-только впору развернуться паре осликов и поприветствовать друг друга, задрав голову и крича по-дурному; высокие и густые боярышниковые изгороди летом рдеют цветками фуксий. Джон не мог глаз отвести от такой красоты: зеленая трава, в палисадниках враструску сушится шерсть, за белой стрелкой дороги море барашками набегает на золотые песчаные отмели. А какое небо! Синее-синее на горизонте, где оно встречается со светло-голубым морем. Все тамошние жители были Макканны, невеликие ростом, зато чудесные люди — стройные женщины, крепыши дети, литые, как сжатый кулак, широкоплечие мужчины. Родные приняли его сердечно, словоохотливые старухи много вспоминали про деда с бабкой и, особенно, про мать, упокой, господи, ее душу. А жизнь там была суровая. В домах — земляные полы. Работали с раннего утра до позднего вечера. Но Малютка Джон не роптал, потому что был с ними одного роду-племени, такой же проворный, а у дяди, у Черного Джеймса, — там не знали, куда его посадить. И можешь ты мне поверить? Он скучал! По жарким печам и людным улицам. Он даже скучал по горластому дяде и шестерым горластым братьям, особенно по доброму Патрику. По тете Мери он скучал и — странное дело! — по работнице Норе, которую едва замечал прежде, и та вряд ли обращала на него внимание, хотя за день раз тысячу прошмыгнет мимо. Выходит, она ему нравилась. И что-то еще не давало ему покоя, что-то, в спешке оставшееся несделанным.

И однажды он таки попрощался с родственниками, пожал руку Черному Джеймсу, дяде и ближайшему другу. Добряк сунул ему в ладонь соверен — на счастье. И с первыми лучами солнца Малютка Джон отправился в путь. От берега змейкой уползала в горные расселины белая пустынная дорога. Он миновал дом, где когда-то жил его отец, — стены упали, камин накренился. Напоследок он полюбовался на деревеньку, щеголявшую соломенными крышами, словно ниткой золотых бусин, потом повернул к востоку и пошел в далекий город, где были базар и железная дорога. По пути с ним произошли три случая. Он видел на вершине горы гордо застывшего оленя. Видел неподвижно повисшего в небе и потом молнией канувшего вниз огромного ястреба. И еще встретил землекопа. Смешной коротышка курил черную, в цвет его лица и рук, носогрейку, и взгляд у него был такой же острый, как лопата, которой он резал торф. Он рассказывал, иногда переходя на пение, о великих героях прошлого, о волшебных людях, об удивительных вещах, случившихся с ним самим. Он находил сокровища! Ветвистые лосиные рога. Кинжал и меч. Кожаный щит, рассыпавшийся у него в руках. Однажды в канаве, которую он отрыл рядом с ручьем, он извлек из песка лоскут материи — красной, прошитой желтой ниткой. Это, сказал он, кусок мантии древнего-древнего короля. «Поверишь? Только я положил этот обрывок в карман, как сразу подрос на десять футов, ей-богу!»— сказал землекоп. Расставшись с ним, Малютка Джон думал, как хорошо было бы сшить из такой замечательной материи костюм.

Хотеть — это почти иметь. Когда он добрался до города, последний поезд ушел. Он договорился, в гостинице и вышел пройтись. Улица была широкая, позади домов бежал ручей. Стояла такая тишина, что слышен был шорох воды по ступенчатому ложу. На зеленой лужайке паслись три стреноженные лошади. С краю лужайки стояли огромные весы для взвешивания шерсти. Малютка Джон подошел поближе, посмотрел, как вешают шерсть. И хотя весовщик не очень ему приглянулся — продувной, видать, тип, — Малютка Джон с ним разговорился. А тот, кстати сказать, занимался не только шерстью: он еще был тамошний портной. «Да, красавец, — сказал он, придирчиво оглядев Джона, — хороший был костюмчик, только сейчас он доброго слова не стоит. Не обижайся, я портной и знаю, что говорю», — сказал он в заключение. Догадываешься, чем это кончилось? Этот хитрюга-портной смекнул, что перед ним зеленый, неопытный юнец. Он особенно внимательно выслушал рассказ Малютки Джона о старом землекопе. «Королевский наряд! — воскликнул он, и на лице его расцвела улыбка. — Какое совпадение! У меня есть костюм аккурат из этой материи. Я его шил для бедняги Джеймса упокой, господи, его душу. За гинею уступлю. Погоди, покажу»! И сразу вынес костюм, словно держал его наготове. Может, так оно и было. Даже Малютка Джон разглядел, что это был страх господний, а не костюм: словно с мясника сорвали фартук, обмакнули его в яичный желток и еще сполоснули в лохани с кровью. И Малютка Джон отрицательно помотал головой. «Ты сразу подрастешь на десять футов, — пообещал портной. — Померяй!» В темной каморке оказалось зеркало, и Малютка Джон не устоял перед портным — да и перед костюмом тоже. И он вроде бы сразу переменился! Зеркало не смогло вместить всего его с головы до пят — было отчего возгордиться. А вдруг, подумал Малютка Джон, костюм и впрямь мне поможет? Он вышел из каморки, не снимая его. Горделиво прошелся по комнатам, помахивая терновой тросточкой, которую ему всучил хитрый портной. «Это чтоб на жену была управа», — сказал тот, потирая руки. «У меня нет жены», — буркнул Малютка Джон, озадаченно поймав себя на том, что думает о Норе. «Ну, тогда для самообороны», — сказал портной и, едва Джон ступил за порог мастерской, проворно закрыл за ним дверь.

С этой минуты