— Член семьи изменника родины? — понимающе хмыкнул я.
У самого меня в роду репрессированных не было, но я об этой проблеме слышал.
— Вроде того, — не стал вдаваться в подробности Володя. — Из Званских в этой квартире один я остался. Остальные лимита.
— Сколько в квартире семей?
— Четыре.
— Так ведь комнат одиннадцать.
— Пустуют. К нам уже давно никого не вселяют.
— Сносить собираются?
— Говорят, аварийный дом. А что на самом деле, никто не знает. Сам видишь, куда все катится.
Я кивнул. Страна определенно куда-то катилась, я только не мог понять куда.
— А почему ты меняешься на Минск? — спросил я после паузы.
— Женюсь на минчанке, — понизил голос Владимир. — Пока окончательно не спился, надо сматываться.
Ситуация стала проясняться. Мы со Званским шли встречными курсами. Володе надо было бежать из Москвы, мне — из Минска. Если проскакивать, зажмурив глаза, прихожую и по возможности не заходить в туалет и на кухню, может, и обойдется. Жить-то я здесь не собираюсь.
— Ты тоже женился? — спросил Званский.
— Чтоб не спиться, — кивнул я. — Ну так что, меняемся?
— По рукам!
Я хотел было предложить Званскому выпить по рюмке — в сумке лежала бутылка, — но что-то меня остановило.
"Иногда женитьба помогает вылечиться от алкоголизма, — подумал я. — Но в Минске тоже водки много. Может быть, даже слишком много".Однако говорить об этом Званскому не имело смысла. Сам разберется, что к чему.
Обменная операция завертелась, и месяца через три я официально стал москвичом. Из Минска пришел контейнер с кухней, диваном, стульями и книгами. Я расставил все эти предметы по углам комнаты, и она стала еще больше походить на спортивный зал.
— Некоторые вообще без мебели живут, — сказала Алена, когда я привел ее полюбоваться на жилище. — А соседка слева у тебя настоящая бандерша.
— Марина?! — удивился я.
— Нет, ночевать здесь я тебе не разрешаю. В каком бы ты ни был состоянии — домой.
— Даже ночью? — слабо запротестовал я.
— Ночью тем более.
— Отсюда до ЦДЛ всего пять минут ходу.
— Повторяю: твой дом на Ленинском проспекте. А эту комнату станем сдавать, когда будет не на что жить.
— Как это не на что?! — изумился я. — Слава богу, еще не разучился писать.
Через два года выяснилось, что права была жена, а не я. Рухнул СССР, и писатели, равно как и многие другие граждане этой страны, оказались никому не нужны.
Но это отдельная история, и не такая веселая, какой она казалась тогда многим.
P.S.
— Все было не так, — сказала жена, когда прочитала мои записки. — За издание "Домостроя" мне дали премию, а выговор объявили за "Древнерусские предания", точнее, жития святых. Товарищу из Киева тогда больше всего не понравилось преувеличение роли Сергия Радонежского в Куликовской битве.
— Надо же, — почесал я затылок, — а мне казалось, что у меня хорошая память. Впрочем, в художественном произведении некоторые вольности допустимы. Мы ведь имеем дело с повестью, а не воспоминаниями.
Я сделал вид, что не заметил сведенных бровей жены. Читатель никогда не должен терять уверенности в том, что он умнее писателя.
В конце концов, думал я, лес во Внукове еще стоит. А жизнь продолжается.