рыже-золотистая прядь. И все ярче — словно разгораясь — бил ему навстречу слепящий свет.

— Олешек!

Они взялись за руки, стесняясь поцеловаться. На них глядели десятки глаз, глядели сочувственно, ревниво, печально или раздраженно, кто как, но все — не отрываясь.

— У меня всего три дня! — счастливой скороговоркой сообщал он. — Нас перебазировали в Красноярск, пока перевозят и утрясают, помчался забрать тебя и Галинку. Я уже забронировал билеты, так что…

И тут она сказала:

— Нет!..

Вскинула руку, ладонью вперед, как бы отталкиваясь, и быстро выдохнула:

— Нет!..

— Нет? — шутливо повторил он и поймал ее руку и погладил розовую шершавую ладошку. — Разлюбила?

— Нет, — уже по-иному, смущенно сказала она и оглянулась, как бы ища поддержки и объяснения у всех этих глаз — сочувственных, ревнивых, печальных, злых, всепонимающих и просто любопытных.

Связь не работала, а ждать темноты было невозможно. Хотелось вырваться из этого чертова пекла. И нужно было поскорее доложить начальнику штаба о появлении новой немецкой дивизии. Еще думалось о том, что радистка Лиза ждет не дождется его, будет приятно прийти к ней и первым делом выпить чаю, много горячего крепкого чаю.

— Прорвемся, если полным ходом, — сказал Игорь и любовно оглядел машину: он недавно вместе с водителем поставил новый мотор вместо разбитого, залатал ее и отладил.

— На том участке днем не ездят, — мрачно сказал водитель, но вспомнил, как этот отчаянный капитан трое суток возился с машиной, не по приказу, а по доброй воле, вздохнул и добавил: — Разве что на фукса.

Пока машина шла лесочком, Игорь прислушивался к рокоту мотора и думал, что мотор свободно выжмет и восемьдесят, и сто на том проклятом участке. От неожиданности немцы могут не сразу отреагировать. Дорога пристреляна, но если помчаться на большой скорости…

За последними деревьями — это были раскидистые дубы, окруженные молодой порослью, — открывался голый взгорок, за которым опять начинался дубняк.

Засвистел ветер.

С той горушки отчетливо виден этот взгорок и дорога. И машина.

Мотор завывает, он выжимает больше, чем возможно.

Разрывов не слышно, только видны взметы жирной земли — справа, слева, чуть впереди, опять справа. Еще раз взметнулась земля, ударив мокрыми комьями по крыше машины.

— Проскочили! — облизывая губы, сказал водитель, когда по сторонам встали дубы.

Холодная огненная вспышка возникла совсем близко, справа, и несколько дубков, роняя землю с корней, взлетели кверху, а потом начали оседать к обочине. Игорю показалось, что дверца машины распахнулась и тотчас захлопнулась, ударив его выше локтя.

— Проскочили, — подтвердил он, когда, почти не сбавляя скорость, машина свернула с дороги на проселок к штабу.

— Я уж думал — покойник! — весело сказал водитель. — Закурим?

Игорю хотелось потереть ушибленную руку, он попробовал это сделать, но невыносимая боль пронзила его тело до кончиков пальцев на ногах. Он еще подумал: закурить! — но к горлу подступила тошнота, и он начал валиться влево, на водителя.

Матвей Денисович взбирался по тропе неутомимым шагом старого изыскателя. За его спиной прерывисто дышал Юрасов, по шуршанию осыпи было понятно, как неточен его шаг.

— Последняя сопка! — ободряюще крикнул Матвей Денисович.

Она казалась невысокой, эта последняя сопка, но карабкались еще минут сорок. Юрасов все еще спотыкался.

И вот — перевал.

Какой простор вокруг! Куда ни поглядишь, курчавится и сияет зеленым многоцветьем тайга. Внизу — широкая падь с поблескивающей речкой, тут речка выглядит мирной, но километрах в трех отсюда она водопадом кидается со скалистого обрыва; издали, среди темных скал и хвои, водопад кажется струей чистого серебра, а прислушаешься — струя ревет грозно и беспокойно. Она — могучая сила, и в самый короткий срок ее нужно превратить в рабочую энергию для двух заводов, что уже поднимаются вон за теми сопками…

Юрасов белоснежным платком вытер лоб и шею, распахнул кожаную куртку — из-под куртки выглянула накрахмаленная рубашка, щегольской узел галстука. Рубашка, галстук и бархатистая серая шляпа при кожанке и охотничьих сапогах — это нелепое сочетание у Юрасова не казалось смешным.

— Мы облазили сто километров вокруг, — сказал Матвей Денисович, — лучшего створа не найти. И всего двадцать три километра по прямой…

Ему хотелось услышать похвалу знаменитого гидротехника, но Юрасов заговорил о другом:

— Завтра же потянем сюда временную линию передачи. Обрубим ветви с сосен — вот и столбы. Станцию будем строить ряжевой конструкции, все, что можно, — из местных материалов. Бетон — только на фундамент. Сегодня главная задача — дорога! Оборудование на себе не потащишь.

— Дорога строится с двух сторон. Все силы — там. Мои изыскатели тоже добровольно пошли, вместо отдыха.

И, опять не похвалив, Юрасов сказал:

— Вас мы скоро перекинем на Иртыш, большое дело там начинается.

Он первым пошел вниз по петляющей тропе. Услыхав голоса, заторопился — и вдруг замер над кручей.

С кручи был виден карьер, откуда брали гравий, и участок строящейся дороги, перерезанный речкой. Множество женщин и девчат, в низко повязанных платочках, в мужских сапогах, нагружали тачки и бегом, бегом, бегом гнали их по доскам на трассу, вываливали гравий и тоже бегом гнали пустые тачки к карьеру. Вот две тачки сцепились бортами, одна опрокинулась… Девчата переругиваются неистовыми голосами. Сзади напирают другие, тоже кричат во весь голос… У речки начали ладить мост. И там почти все — женщины и девчата. Вот группа подтягивает на волокуше толстое бревно. Маленький старичок прораб, прошедший с Юрасовым все стройки, пытается помогать и ритмично выкрикивает:

— Е-ще р-р-раз! Е-ще р-р-раз!

Юрасов проводит рукой по лицу. Глаза его влажны.

— Боже мой!.. Помните, на Волховстрое? Тачки… артели… салазки… Сотни людей в котловане и три деррика, да и то деревянные… Уже на Днепре все было по-другому.

Они стоят рядом, сразу постаревшие: резче морщины, тусклее глаза. Большое двадцатипятилетие труда — это их молодость и зрелость. Годы поисков и усилий воплощались в гидростанции, заводы, города. Казалось — на века…

— Только подумать, что ее взорвали…

Юрасов не докончил, но Матвей Денисович и так понял. Столько раз он пытался, сквозь боль и гнев, представить себе светлую красавицу — днепровскую плотину — в развалинах, и не мог.

— Где-то в тех местах воюет мой Игорь…

Это он пытался представить себе много раз на дню — дымные поля сражений и воюющего сына. И