"майская революция" в Париже, как контркультурные и антивоенные движения в США и т. п. Все эти события, однако, имели гораздо более основательный фундамент, чем это казалось непросвещенному наблюдателю, связанный с экспликацией новых форм социальной, политической и экономической деятельности, знаменуя утверждение на игровой площадке мира новой влиятельной страты, упомянутого ранее "четвертого сословия". Иначе говоря, тех людей, которые чувствовали себя "в своей тарелки" среди реалий возводимого на планете постиндустриального мира, имея прямое и косвенное отношение к средствам массовой и элитарной информации, к финансам и правовой деятельности, к идеологии и шоу-бизнесу, к политтехнологиям и т. п. Постепенно эти ручьи начали сливаться в полноводное русло, образуя безбрежный виртуальный океан, деятельную протоплазму, в движениях которой ощущалась пульсация какого-то могучего организма.

Этот, выходящий из вод истории организм, нес в себе транснациональную плаценту, обиталище эфирократии, людей воздуха. Людей, которые умеют строить воздушные замки и при случае успешно торговать ими. Помните, был такой роман Александра Беляева "Продавец воздуха"? Но это не совсем то. Как не совсем то и прочтение данной страты в координатах модифицированной геополитики, т. е. сближение его с категориями талассократии, телурократии (культур "воды" и "суши"). Читая подобные геополитические тексты, не могу избавиться от ощущения какого-то их органичного дефекта, хотя вроде бы речь идет о занимательных материях, но вот с современной ситуацией они все-таки слабо соотносятся. Одну из попыток вынужденной модернизации предпринял в свое время, если не ошибаюсь, Карл Шмидт, введя понятие аэрократии, как нового пространства деятельности. Но "люди воздуха" все же нечто иное, скорее уж действительно "продавцы воздуха", т. е. торговцы виртуальными ценностями: символическими деньгами и их многочисленными производными, информацией, различными коммуникациями, видеопродукцией и телеэфиром, нематериальной субстанцией знания, образования, пропаганды и разнообразными клонами влиятельного семейства социогуманитарных технологий.

Однако вернемся к вопросу о России. Что же случилось? Семидесятые годы — время, когда в мире развернулся процесс глобальной трансформации, — в СССР ощущались как "застой", т. е. как время, когда ничего не менялось! Если вдуматься, это поразительная историческая коллизия. В мире происходили стремительные, революционные, радикальные изменения, а в Советском Союзе медленно угасала пассионарность предшествующих шестидесятых… Ощущение глобальной революции отсутствовало не только в обществе, но и в правящих кругах, поскольку, как уже говорилось, была стерилизована политическая мысль, подавлена социальная активность, выкорчеван социогуманитарный креатив, — все это было низведено в маргинальные слои, в свою очередь превращенные в поля "охоты на ведьм", и исторический шанс был упущен.

Тем не менее, несмотря на издержки и деформации, становление постиндустриальной культуры и сопутствующего ей "нового класса", как и всякий системный процесс, обладал большой инерционностью. И заодно таким экзотическим свойством, которое Руперт Шелдрейк (в своей области) определял как морфологический резонанс. Иначе говоря, если где-то имеет место фундаментальная новация (мутация), то она — причем не всегда понятными путями — проявляется и в других средах, в том числе не связанных между собой непосредственным образом. Так что и в России-СССР процесс становления постиндустриального уклада сопровождался специфическим социальным строительством, становлением, хотя и усеченной, версии "четвертого сословия", искавшего и находившего собственные пути к рычагам власти.

Если мы посмотрим на ситуацию в России во второй половине восьмидесятых годов прошлого века — т. е. обозревая положение вещей, сложившееся в связи с перестройкой, — то, прочитывав социальный текст с очерченных выше позиций, с некоторым удивлением констатируем: на арену российской истории в те годы выходила генерация людей, хотя и эклектичная по составу, по предмету деятельности, но которую, в целом, можно охарактеризовать как российский постиндустриальный класс.

Этот "новый класс" (естественно, не в джиласовском значении данного термина), достаточно быстро нащупал путь к рычагам власти, однако взять власть в свои руки так и не сумел. В реальной истории он сдал ее другой группе элиты, связанной с трофейной экономикой и перераспределением природной ренты, в результате чего Россия-РФ в социальном и геоэкономическом смысле перешла в состояние, которое вначале вроде бы поставило ее на одну площадку с такими странами, как Китай, однако позднее выяснилось, что планка была завышена и более адекватным является сопоставление России со странами калибра Бразилии, да и политической культурой Латинской Америки в целом. Что же касается расхожего аргумента об обладании высокими технологиями и ядерным оружием, то в современном мире им обладают также и Индия, и Пакистан… (Истинная ситуация, сложившаяся в стране, была и остается, правда, прикрытой доходами от экспорта природных богатств — в 2003 году Россия, кажется, вышла на первое место в мире по этому показателю).

А отдельными своими чертами нынешняя российская действительность напоминает даже африканскую. Например, для Африки характерно резкое противопоставление столицы и провинции; столицы, которая своими центральными кварталами порой практически неотличима от европейского города, и глубинки, для которой характерна уже совсем другая реальность, основанная на "народной экономике", натуральном хозяйстве, бартере и т. п. Нечто подобное мы с той или иной степенью соответствия наблюдаем сейчас в провинциальной России, но более отчетливой аналогия, по-видимому, станет после коллапса системы ЖКХ и других инфраструктурных катастроф.

Что я хочу сказать? Россия на излете ХХ века не только не совершила прорыв в пространства постиндустриальной культуры, зачатки чего отчетливо ощущались во второй половине восьмидесятых годов (время не слишком успешной попытки перейти в постиндустриальный кластер и стать одной из частей глобального высокотехнологического/постиндустриального сообщества), но вместо этого провалилась в своего рода "черную дыру", пополнив ряды социального арьергарда мира.

Подобная "загогулина" имела ряд дополнительных следствий: специфический характер оказавшейся у власти элиты; своеобразный рисунок экономики, которая балансирует между доминантой производства природного сырья и полуфабрикатов и некой параэкономической