нежностью, с легкостью, но уже так смутно. Да и не с кем их разделить, воспоминания эти, все уже ушли.

Лиза много читала, в основном иностранные книги. Маленькая свобода оттепели ушла, отечественная литература снова стала скучной, добротно строящей коммунизм. Старались читать между строк, найти честное, общее для всех человеков и там, и здесь, за глухой стеной. Это ее утомляло, лишало чувств. Она и так знала, как оно между строк, на своей шкуре.

Лиза старела, медленно поднималась на свой второй этаж. Соседские дети помогали ей донести сумки с базара. Вечерами она привычно сидела на балконе, курила, вспоминая Фиру — это она приучила ее к посиделкам, теперь уже долго Лиза сидела одна. Иногда она жалела, что не завела собаку или кота. Сейчас бы чесала его за ухом, гладила шерстку. А тогда боялась, что еще одну смерть приведет к себе, не живут звери долго, а она была уверена, что ей предстоит еще много лет. Почему уверена была? Но так и получилось, действительно, длинная жизнь.

Мир редел вокруг нее, обычно умирали, а потом вдруг случилось невиданное: стали уезжать в другие страны насовсем. Шли слухи: вот он получил разрешение, другой подал прошение, уехал, не разрешили. Жужжало все громче, как приближающийся рой пчел, стали говорить открыто, устраивать проводы на работе. Лизины бывшие студенты, молодые коллеги приглашали прощаться. Она вспоминала, как болтали с Фирой: уедем в Бразилию. Сказочная болтовня. Теперь вот отъезд — это часть реальной жизни вокруг нее.

Она сидела на проводах, осторожно жевала приготовленную наспех еду, и радовалась: вот они проживут еще одну жизнь, совсем новую, но подготовленные уже, не как доверчивые дети. И она, эта жизнь, точно будет лучше, и это будут дни с уверенным чувством юности и осторожностью опыта зрелости. Она не завидовала, что ее хватило только на жизнь в одном месте. Она готовилась к своему уходу с усталостью вечернего человека.

Отъезд был более совершенной, бесследной смертью: уезжало всё, после оставалась пустая осиротевшая квартира. Уходили тараканы, выветривался запах жилья.

После умершего было иначе — еще дышали им вдовые вещи, шкафы, одеяла, стоптанные ботинки, крупа в банках, в ванной высыхало морщинилось мыло, приходили родственники, делили нажитое. Ссорились, мирились.

В воздухе запахло переменами, очередной революцией.

— Уже без меня, — улыбалась Лиза, смотря телевизор: в Москве сменилась власть, шли демонстрации. Говорили, что республики разойдутся, и вместо СССР она окажется в другой стране. Другой, так она давно в ней, всегда чужой с детства, привыкла, да и сколько ей осталось?

В какой-то день постучала девушка: вам новый паспорт надо сделать, пенсионерам анкеты разносим.

— Зачем? У меня уже бессрочный.

— Так вы сейчас в другой стране, в независимом Узбекистане, и паспорт вам надо узбекский. Узбекистанский, — поправилась девушка.

Лиза замеялась: я думала, это шутка про новое независимое государство, так, название одно, а тут серьезно. Она вспомнила Ильясыча, как ревниво держал ее военное удостоверение, словно не хотел с ним расставаться. Еще немного в пальцах почувствовать себя предержателем власти. Теперь новые игры — паспорт.

— Заполните и принесете в милицию, в паспортный отдел.

Девушка ушла, Лиза рассматривала стопку анкет. Сложила на столе. А то что, не похоронят, если по старому паспорту? Определились, значит, и памятник новый на сквере. Конная статуя, как полагается древнему основателю, вместо растрепанного Карла Маркса. Почему бы Бухарское ханство опять не вернуть? В синем шелковом халате, в чалме, хорошо смотрелся бы нынешний. Интересно, а компартия еще существует в новой стране? Буду теперь жить иностранкой, подданной несуществующей страны.

Она подолгу рассматривала свою картину, которая теперь висела напротив кровати. Засыпала и просыпалась, глядя на нее.

Почему я так боялась ее раньше? Тебя, старуха, боялась или тебя, возница? Прошло время, и вот я уже не вы. Теперь я — старое дерево сзади или незаметная рыба внизу. Или деревянная рама, на которую набит гвоздями холст. Скелет жизни, навороченных событий, напрасных слез, обжигающих радостей, навязчивых воспоминаний, знакомых страхов, стеснительных надежд. Сухой скелет, ждущий своего покоя: вы исчезнете, а я останусь. Это меня положат в землю, это я буду молчать в темноте. Готовлюсь уже, молчу.

К вечеру пойти за лепешками у торговки под памятником какому-то чугунному куйбышеву. Не забыть банку с крошками для птиц, потом в библиотеку за очередным номером Иностранки, на ночь лекарства, кефир.

— Какая милая жизнь, свободная, я никому не нужна, и мне не нужен никто, — думала Лиза, — все дни похожи, и не важно уже, один еще, или много.

В октябре Лиза гуляла в сквере, присела на скамейку возле цветочного павильона. Это было ее любимое место — среди огромных старых чинар сказочный маленький восточный дворец, с куполами, с цветными стеклами. Говорили, что под ним могила великого князя, наместника, говорили, что оттуда подземный ход в далекий Иран.

Вокруг стояли цинковые ведра с букетами, продавала старая татарка с темным, как печеным, лицом, ее брови были подведены сурьмой, соединены в переносице в одну плавную линию. Посверкивала золотыми зубами, кланялась. Такая маленькая вечная пери.

Лиза купила осенние хризантемы — желтую, белую и сиреневую, упругие, круглые, с еще закрытыми сердцевинами, как на китайских картинках. Они пахли горькой полынной пылью. Их резные неяркие листья шершавые с тыльной стороны и бархатные сверху, такие приятные наощупь.

Сидела на скамейке долго, пошевелила ногой, от каблука остались следы на песке. Прохладный ветер поднял сухие шуршащие листья.

Она закрыла глаза, внутри сверкнула молния, яркая, потом еще одна, слабее, угасала медленно, легко, приятно…

Промелькнула мысль: вот и все, мне повезло в последний раз.

© Copyright: Лариса Бау, 2018. Свидетельство о публикации № 218072800184