столько современных книг, сколько читал их он. Он прочитывал и отвратительно сочиненные книги, коря меня мимоходом:
— Ну, ты же вообще мало читаешь. Тебя не интересует то, что пишут подонки. А я читаю все. Надо знать то, что делают подонки. Тогда легче с ними справиться.
Иногда он давал мне какую-нибудь книгу и серьезно, грустно предупреждал:
— Это великолепная вещь. Только не читай ее на ночь. Иначе не заснешь — будешь произносить обличительные речи. Я вчера произносил их до шести утра. Нынче это называется внутренними монологами…
За тридцать лет нашего товарищества я привык делиться с ним своими мыслями, новостями, событиями причудливой жизни. Нынче много чего поднакопилось. Я пришел бы к нему во времянку в Соснове, он заварил бы крепкий черный чай и, пока заваривал, сказал бы как обычно: — Ты погоди, пусть он нарвет. А тогда спокойно сядем, поговорим. Разлил бы по крупным кружкам и непременно спросил: — Ничего нарвало, как ты считаешь? И только потом, усевшись поудобнее и поковыряв кочергой в печке, сказал бы: — Ну, рассказывай — какие новости? И я бы рассказал. Только некому мне сейчас рассказывать.
За тридцать лет нашего товарищества я привык делиться с ним своими мыслями, новостями, событиями причудливой жизни. Нынче много чего поднакопилось. Я пришел бы к нему во времянку в Соснове, он заварил бы крепкий черный чай и, пока заваривал, сказал бы как обычно: — Ты погоди, пусть он нарвет. А тогда спокойно сядем, поговорим. Разлил бы по крупным кружкам и непременно спросил: — Ничего нарвало, как ты считаешь? И только потом, усевшись поудобнее и поковыряв кочергой в печке, сказал бы: — Ну, рассказывай — какие новости? И я бы рассказал. Только некому мне сейчас рассказывать.