сознания мелькал один и тот же вопрос: «Зачем?».

Психика, большую часть войны удерживающаяся стабильной из-за единственной цели, ставшей заветной мечтой, стремительно шла вразнос: вместо уютных улочек и жилых домов, полковник видел холмы и равнины, крепости и барикады, а между ними сновали тени мертвецов и скалились улыбками зебры.

«Так зачем я вернулся? Почему я, а не кто-то из тех, кому действительно было куда возвращаться? Зачем я оставил ребят и предал командующего? Может быть именно меня им и не хватило, чтобы победить!».

Прохожие удивленно косились на полковника, медленно бредущего по прямой улице, высоко подняв голову и глядя перед собой немигающим взглядом. Кто-то порывался к нему подойти, но ощущение угрозы, распространяющееся вокруг солдата, отбивало всякое желание привлекать к себе внимание.

«Мое место там, на поле боя. Рядом с другими мертвецами».

Правая рука высвободила револьвер, указательный палец ловко взвел курок…

— Ромеро!

Окрик, донесшийся из-за спины, заставил вздрогнуть и опомниться. Минотавр обнаружил, что стоит на перекрестке, приставив к подбородку ствол наградного оружия.

Мыслей в голове снова не стало, иллюзии мертвецов сменились мордами прохожих, спешащих убраться подальше от вооруженного психа.

— Ромеро!

Оклик повторился, но теперь гораздо ближе.

С некоторым трудом полковник вспомнил, где же слышал этот голос раньше. Осторожно убрав от себя револьвер, он обернулся…

— Живой. — Облегченно выдохнув, Мара с разбегу прыгнула на грудь солдата, обхватив его шею тонкими руками и уткнувшись мордочкой в воротник форменной куртки. — Куда же ты… Дурак! Когда брат сказал, что какой-то офицер приходил… Я ведь боялась, что твою похоронку принесли…

Бормоча что-то неразборчивое и бессвязное, молодая красавица всхлипывала и вздрагивала всем телом, крепче прижимаясь к Ромеро, будто бы боялась, что он растает словно утренний туман. Ее светлые волосы, завивающиеся в забавные кудряшки, рассыпались водопадом по плечам и спине.

Мара была одета в желтую жилетку поверх белой футболки и шорты синего цвета, едва достающие до колен. С первого взгляда легко было понять, что она сильно спешила…

— Все хорошо. — Приобняв любимую левой рукой, полковник постарался придать голосу уверенности, которую сам в себе не ощущал. — Я вернулся.

* * *

Вбежав в комнату, Сансет прыгнула на кровать и зарылась мордочкой в подушку. Горкие слезы обиды, струящиеся из глаз, в считанные секунды промочили белоснежную наволочку, но кобылка с золотой шерсткой и огненной гривой, этого даже не заметила.

Только что, названная дочь принцессы Селестии, стала свидетельницей самого жестокого предательства, особенно больно из-за которого было по причине, что в нем фигурировала пони, которой волшебница беззаветно доверяла: ее мама.

«Почему она? Разве я хуже? Разве я мало училась? Плохо старалась?».

В один миг, ощущения единорожки стали утверждать, что в спальне она больше не одна. Учитывая, что Каденс телепортируется достаточно шумно, а слуги вошли бы через дверь…

— Что случилось, маленькая моя? — Голос селестии, как всегда нежный и заботливый, в этот раз казался жестоким обманом и насмешкой. — Тебя кто-то обидел?

«Ты!».

Хотела было закричать Сансет, но вместо этого только вцепилась зубами в край наволочки и продолжила тихо плакать. Когда ей на спину легло теплое мягкое крыло, пони вздрогнула словно от удара и богиня солнца, ощутив это, сперва отстранилась а затем…

— Расскажи, что тебя так расстроило? — Забравшись на кровать своей пятнадцатилетней дочери, Селестия обняла ее передними ногами и крыльями, заключая в своеобразный кокон. — Вместе мы все сможем исправить, обещаю.

Ровно минута потребовалась золотой единорожке, чтобы взять себя в копыта, а затем встретившись взглядом с обеспокоенными глазами названной матери, она почувствовала стыд. Мордочка в мгновения потемнела от прилившей крови, в животе словно бы свернулся ежик, к горлу подкатил новый горький ком и захотелось разреветься, но теперь уже по совершенно иной причине.

— Нет, так дело не пойдет. — Деланно строгим голосом произнесла правительница Эквестрии и начала вылизывать мордочку дочери.

— М-мам! — Возмущенно воскликнула Сансет. — Я ведь уже не жеребенок!

— Разве? — Искренне, с ма-аленькой долей ехидства, удивилась богиня солнца. — Тогда, взрослая моя, может быть ты расскажешь, что же тебя так расстроило?

— Ну… — Молодая волшебница замялась, из-за стыда и страха, не решаясь заговорить.

— Му-му. — Уткнувшись мордочкой в живот золотой единорожки, белая аликорн начала дуть и щекотать нежную шкурку.

— Мам! — Задергавшись, Сансет безуспешно попыталась вырваться. — Прекрати-и-и!

— Только если и ты прекратишь дуться и начнешь рассказывать. — Поставила условие принцесса дня, прерываясь от своего увлекательного занятия.

Собравшись с мыслями, молодая пони наконец произнесла:

— У тебя ведь появилась новая ученица…

— И ты решила, что я собираюсь тебя заменить? — Нахмурившись, Селестия приняла сидячее положение и нависла над дочерью. — Маленькая моя, откуда у тебя в голове такие мысли? Ты — моя дочь и этого ничто не изменит. Даже если у меня появятся другие ученики, это совершенно не означает, что я буду любить тебя меньше.

Закончив произносить свою речь, богиня солнца подхватила пискнувшую от неожиданности кобылку передними ногами и крепко прижала к себе.

— Я жадная эгоистка, а потому никому тебя не отдам.

— Но… — Слезы снова скопились в уголках глаз Сансет, но на этот раз она смогла сдержаться. — Ты ведь отдала ей элемент Магии.

— Так вот в чем проблема? — Подняв дочь над кроватью, так чтобы они смотрели друг другу в глаза, Селестия внезапно смутилась и замялась, но все же смогла произнести следующие слова. — Я — эгоистка, и ты можешь на меня за это злиться. Просто… я хочу, чтобы однажды ты стала моей дочерью, не только на словах, но и по сути… А если бы у тебя был «элемент гармонии», это было бы невозможно…

Опустив единорожку на кровать, белая аликорн отвернулась, всем своим видом выражая стыд и раскаяние. Ее крылья плотно прижались к телу, а следующее произнесенное слово, прозвучало сдавленно, словно бы правительница Эквестрии сдерживала слезы:

— Прости…

Несколько секунд, Сансет растерянно смотрела на маму, у которой даже грива, обычно развивающаяся на неощутимом ветру подобно языкам пламени, безвольно обвисла. Моргнув пару раз, она