- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (11) »
Василий Шукшин Ваш сын и брат
…И вот пришла весна. Обычная – добрая и бестолковая, как недозрелая девка. В переулках на селе – грязь в колено. Люди ходят вдоль плетней, держась руками за колья. И если ухватится за кол какой-нибудь дядя из Заготскота, то и останется он у него в руках, ибо дяди из Заготскота все почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна. Хозяева огородов матенрятся на чем свет стоит. – Тебе, паразит, жалко сапоги измарать, а я должен кажндую весну плетень починять?! – Взял бы да накидал камней, если плетень жалко. – А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай… – А, тогда не лайся, если такой умный. А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подонпревшие серые снега. А в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим линкующим звуком: "Пи-у". Лед прошел по реке. Но еще отдельные льдины, блестя на солнце, скребут скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают ноздреватыми синними мордами на берег, разгребают гальку; разворачиваются и плывут дальше – умирать. Малый сырой ветерок кружится и кружит голову… Остро пахнет навозом, гнилым мокрым деревом и талой землей. Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют. Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с варенвом. Пляшут веселые огоньки, потрескивает волглый хвонрост. Задумчиво в теплом воздухе… Прожит еще один день. Вполсилы ведутся неторопливые необязательные разговонры – завтра будет еще день и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть, покурить всласть, поворчать на судьбу, зандуматься Бог знает о чем – что, может, жизнь – судьба эта санмая – могла бы быть какой-нибудь иной – малость лучше?.. А в общем-то, и так ничего – хорошо. Особенно весной.Степан
В такой-то задумчивый хороший вечер, минуя большак, пришел к родному селу Воеводин Степан. Пришел он с той стороны, где меньше дворов, сел на консогор, нагретый за день солнышком, и вздохнул. И стал смотреть на деревню. Он, видно, много отшагал за день и крепко устал. Он долго сидел так и смотрел. Потом встал и пошел в деревню.Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне – тесал дышло для брички. В завозне пахло сосновой стружкой, махнрой и остывшими тесовыми стенами. Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и, попадая рубанком на сучки, по привычке ласково матерился. …И тут на пороге, в дверях, вырос сын его – Степан. – Здорово, тять. Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына… Потом высморкался из одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять внимательно посмотрел на сына. – Степка, что ли? – Но… Не узнал? – Хот!.. Язви тя… Я уж думал – почудилось. Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу. Обнялись, чмокнулись пару раз. – Пришел? – Ага. – Что-то раньше? Мы осенью ждали. – Отработал… отпустили. – Хот… язви тя! – Отец был рад сыну, рад был видеть его. Только не знал, что делать. – А Борзя-то живой ишо, – сказал он. – Но? – удивился Степан. Он тоже не знал, что делать. Он тоже рад был видеть отца. – А где он? – А шалается где-нибудь. Этта, в субботу вывесили бабы бельишко сушить – все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать… – Шалавый дурак. – Хотел уж пристрелить его, да подумал: придешь – обидишься… Присели на верстак, закурили. – Наши здоровы? – спросил Степан. – Пишут ребята? – Ничо, здоровы. Как сиделось-то? – А ничо, хорошо. Работали. Ребята-то как?.. – Да редко пишут. Ничо вроде… Игнат хвалится. А Макнсим – на стройке. Ты-то в шахтах, наверно, робил? – Нет, зачем: лес валили. – Ну да. – Ермолай понимающе кивнул головой. – Дурь-то вся вышла? – Та-а… – Степан поморщился. – Не в этом дело. – Ты вот, Степка… – Ермолай погрозил согнутым пронкуренным пальцем. – Ты теперь понял: не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти полосатые, время драться. – Не в этом дело, – опять сказал Степан. В завозне быстро темнело. И все так же волнующе пахло стружкой и махрой… Степан встал с верстака, затоптал окурок… Поднял свой хилый вещмешок. – Пошли в дом, покажемся. – Немая-то наша, – заговорил отец, поднимаясь, – чуть замуж не вышла. – Ему все хотелось сказать какую-нибудь важную новость, и ничего как-то не приходило в голову. – Но! – удивился Степан. – Смех и грех… Пока шли от завозни, отец рассказывал: – Приходит один раз из клуба и мычит мне: мол, жениха приведу. Я, говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь. – Может, зря? – Что "зря"? "Зря"… Обмануть надумал какой-то – понлегче выбрал. Кому она, к черту, нужна такая. Я, говорю, танкого те жениха приведу… – Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда… А в это время на крыльцо вышла и сама "невеста" – крупная девка лет двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Глаза у нее синие, как цветочки, и смотрит она до слез доверчиво. – Ма-ам, мм, – мычала она и ждала, когда брат подойндет к ней, и смотрела на него сверху, с крыльца… И до того она в эту минуту была счастлива, что у мужиков навернулись слезы. – А от те "ме", – сердито сказал отец и шаркнул ладоннью по глазам. – Ждала все, крестики на стене ставила – сколько дней осталось, – пояснил он Степану. – Любит всех, как дура. Степан нахмурился, чтоб скрыть волнение, поднялся по ступенькам, неловко приобнял сестру, похлопал ее по спине… А она вцепилась в него, мычала и целовала в щеки, в лоб, в губы. – Ладно тебе, – сопротивлялся Степан и хотел освобондиться от крепких объятий. И неловко было ему, что его так нацеловывают, и рад был тоже, и не мог оттолкнуть счастлинвую сестру. – Ты гляди, – смущенно бормотал он. – Ну, хватит, хватит… Ну, все… – Да пусть уж, – сказал отец и опять вытер глаза. – Вишь, соскучилась. Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее. – Ну, как живешь-то? – спросил. Сестра показала руками – "хорошо". – У ей всегда хорошо, – сказал отец, поднимаясь на крыльцо. – Пошли, мать обрадуем. Мать заплакала, запричитала. – Господи-батюшки, отец небесный, услыхал ты мои молитвы, долетели они до тебя… Всем стало как-то не по себе и от ее причета. – Ты, мать, и радуисся, и горюешь – все одинаково, – строго заметил Ермолай. – Чо захлюпала-то? Ну, пришел, теперь радоваться надо. – Дак я и радуюсь, не радуюсь, что ли… – Ну и не реви. – Было бы у меня их двадцать, я бы не ревела. А то их всего-то трое, и те разлетелись по белу свету… Каменная я, что ли? – Дак и мне жалко! Ну и давай будем реветь по целым дням. Только и делов… – Здоровый ли, сынок? – спросила мать. – Может, по хвори по какой раньше-то отпустили? – Нет, все
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (11) »