узкой улочки и увидел площадь, заполненную людьми. Это было сердце баррио — площадь Давида Кимхи, с лавочками, магазинчиками и мастерскими. Женщины в черных платках стояли возле лотков с оливами, маслинами, финиками, горохом и фасолью. Товар лежал в плоских ивовых корзинах. Муку и оливковое масло купцы держали в глиняных горшках, покрытых желтой глазурью.

Торговцев и покупателей отвлекло неожиданное появление незнакомого всадника, окруженного ватагой ребят.

Оживленная торговля замерла, но ненадолго, и вскоре продавец винограда вновь кричал:

Торговцы на глаз оценивали виноградные кисти, дыни, апельсины. Зеленый инжир взвешивали в больших инжирных листьях. Мука продавалась на гарнцы. Ее высыпали в посуду покупателя, а лишнее сбрасывали пальцем. Это вызывало недовольство у покупателей.

Эли купил горсть фиников. Несколько штук дал Лайл, а остальные протянул стоящему рядом мальчику.

— Спасибо, — сказал мальчик.

— Почему не берешь? — спросил Эли.

— От чужих на лошадях мы ничего не берем.

Эли присмотрелся к нему. Это был подросток. Может, уже после конфирмации. Его черные буйные волосы спадали из-под ермолки на смуглый лоб. Неподалеку стояли другие мальчики, помладше.

Эли не убрал руку с финиками.

— Как тебя зовут?

— Видаль, — ответил мальчик.

— Возьми.

— Не возьмем.

— Ты за всех отвечаешь?

— Да. Я их вожак.

— И много вас?

— Могло быть больше, но мы не всех принимаем.

— А от чего это зависит?

— От верности клятве.

— Какой?

— На жизнь и смерть.

— И сколько вас сейчас?

— Десятеро. Как для каддиша^[9].

— Его отец — глава альджамы^[10], — вставил малыш с быстрыми черными глазенками.

— Это правда? — Эли обратился к Видалю.

Видаль молчал.

— Как зовут твоего отца?

— Шломо Абу Дархам, — ответил Видаль.

Эли соскочил на землю и бросил Видалю поводья.

— Подержи, я сейчас вернусь, — сказал он и вошел в лавочку.

На прилавке, обитом бархатом, в мерцании свечей блестели клинки шпаг, рапир, ятаганов, кинжалов и обоюдоострых ножей.

— Я пока не стану покупать, — сказал Эли.

— Не беда, — улыбнулся продавец с остро подстриженной бородкой.

Эли взял в руку кинжал, согнул клинок и отпустил. Воздух наполнился вибрирующим резким звуком.

— Прекрасная сталь. Дамасская? — спросил Эли.

— Лучше. Толедская, — продавец снова улыбнулся. Черное одеяние делало его похожим на волшебника. — Купите вот эту шпагу. Недорого возьму.

— Королевский указ запрещает евреям носить оружие. А продавать можно? — Эли взял шпагу, согнул в дугу и отпустил.

— Нам многое запрещено, — продавец поклонился. — Но о продаже оружия в указе ничего не сказано. Вот я и воспользовался их недосмотром. Забыли. Зато ясно написано и по пунктам перечислено: воспрещается носить одежду идальго, ездить верхом и так далее. Эти запреты вашей милостью нарушены. Если только… Впрочем, я могу ошибаться.

— Вы не ошиблись. Я еврей.

— Как же так? Сделайте одолжение, объясните. Другим может пригодиться. Ваша милость говорит, как урожденный кастилец.

— Мои родители родом из Люцены^[11]. И не забывают об этом. Дома у нас говорят и по-кастильски и по-еврейски.

— Вот в чем дело! — продавец замолчал, раздумывая, удобно ли расспросить еще кое о чем.

— Меня пригласил к себе раввин дон Бальтазар Диас де Тудела. Вернее, не меня, а моего отца, — сказал Эли.

— Ах, вот как! — Продавец все еще не осмеливался задать вопрос.

— На конфирмацию, — уточнил. Эли.

— Я так и подумал. Это будет праздник для всего баррио. Хаиме, младший сын раввина дона Бальтазара и доньи Клары, с десяти лет славится своей ученостью. Уже сегодня его можно считать превосходным талмудистом. Только вот здоровьем слабоват. В отца пошел. А донья Клара, как говорится, «добродетельная жена, кто такую найдет»^[12]. Скажу вам по секрету: это она правит раввинатом.

— И много оружия вы продаете?

— Увы, торговля заглохла.

— Все-таки…

— Похоже, что скоро начну торговать луком и чесноком. А глядишь, и иным ремеслом займусь. Могу быть золотарем. Правда, у нас уже есть старый мастер, и на наше маленькое баррио его вполне достаточно. Умею гравировать на металле, делать игрушки. Я не кастилец и не презираю физический труд.

— Выходит, евреи все-таки боятся покупать оружие?

— К сожалению.

— Печально.

— А чему удивляться? — продавец развел руками.

— Оно может пригодиться.

— Понимаю, — продавец вздохнул. — Когда-то наша молодежь училась драться на шпагах. Сейчас это запрещено.

— А может, они этим занимаются тайком?

— Может… Не знаю.

— Столько было всего, что сейчас запрещено, но местные евреи никогда не были трусливыми. Неужели они изменились?

— Такого сурового времени не было…

— На кострах жгли всегда. С перерывами.

— Нам, слава Богу, довелось жить как раз в перерыве. Теперь ему приходит конец. Небо снова заволакивает тучами.

— Увы, похоже на то.

Продавец закивал.

— Мир тебе, брат мой, — Эли протянул руку.

— И тебе, благородный человек.

— Желаю побольше покупателей-евреев.

— Спасибо.

Эли направился было к выходу, но торговец остановил его, подняв кверху палец.

— Если надо будет, прошу не забывать обо мне. Меня зовут Хосе Мартинес, — минуту он поколебался, но потом жестом попросил гостя следовать за ним.

Торговец отодвинул черную бархатную драпировку, и оба оказались в темном помещении. Когда глаза привыкли к темноте, Эли увидел висевшее по стенам и лежавшее на полу оружие.

— У меня столько, что хватит не на одну сотню мужчин, — сказал торговец. — Если надо, то без денег.

Вернувшись в лавку, Хосе Мартинес вручил Эли шкатулку из сандалового дерева.

— Примите сей скромный дар, — он вытащил из шкатулки свинцовый волчок на ножке. На его граненых ножках по-еврейски и кастильски шла надпись: «Великое чудо узрели там люди». Продавец бросил свинцовый шестигранник на пол, и тот начал вертеться, жужжать, описывая все более широкие круги, а когда упал, Хосе Мартинес прочел слово «Чудо».

— Вот видите, я выиграл четырехкратную ставку, — он рассмеялся.

— Я уже староват для такой игрушки, —