солнцем. Тебя не пустят в гостиницу, твой брак не зарегистрирует ЗАГС, у тебя не возьмут золотое кольцо в скупке, наконец, тебя не примут на работу. На работу нельзя без прописки, без работы негде прописаться, а чтобы прописаться, надо жениться, пусть фиктивно, а чтобы жениться, даже фиктивно, надо иметь прежде всего прописку. И если ты, по несчастью, дипломированный физик, а не лимита перекатная, у тебя один путь — в Шарыгино, к родным корням, на арендный подряд. Всей-то родни на свете осталось, что двоюродный дядя Матвей, всей-то надежды — на перестройку аграрного сектора.

Если б не Рижский рынок и не великодушный продавец квазиимпортных штанов, купивший у меня кольцо по цене брюк с лейблом «Монтана», ночевал бы я на вентиляционной решетке метро, как пить дать. И был бы я не будущий шарыгинский фермер, надежда и оплот нашей кровной перестройки. Был бы я бомж, сиречь Без Определенного Места Жительства — зеркальный двойник подпоручика Киже, скорбный персонаж в графе милицейского протокола. Купил, купил у меня кольцо мой благодетель, сын гордых кавказских хребтов, индивидуальный трудовой деятель, купил и тем самым смыл незаслуженный позор, причиненный приемщицей скупки. И наполнил мой карман живительным шорохом рублей, так легко конвертируемых в авиабилет, пепси, лангеты, словом, жизнь, и слезы, и любовь — к малой родине, разумеется.

Хоть я и торчу в аэропорту, а вокруг туман, все равно я уже сорвался и лечу, свободный и легкий, к неминуемо светлому будущему.

Тут я сообразил, что сижу ведь за двухместным столиком и могу завязать разговор со своим визави. Тогда не обязательно давиться лангетом, пусть стынет себе на тарелке, а я буду захвачен содержательной и непринужденной беседой.

Пока я набивал сверху донизу свой пищеварительный тракт, за моим столиком перебывала уйма народу. Сначала девушка, причем некрасивая, кажется; потом офицер, если не ошибаюсь, погранвойск; затем старуха, похожая на сэра Исаака Ньютона из учебника для энного класса, страница номер… забыл.

А теперь передо мной сидел, дожидаясь заказанного яства и брашна, пожилой человек в очках, удивительно похожий на чудака Альфегу. То есть, если снять с него очки и надеть на Альфегу, то не отличить. Я даже подумал сначала, что он сбежал и маскируется, но потом уловил разницу. У того глаза туманные, с поволокой, словно бы смотрят одновременно и наружу, и вовнутрь. А у этого цепкие, чуть прищуренные, и навряд ли они хоть раз в жизни заглядывали в душу своего владельца, он им такой чепухи не позволял, да и некогда было. Понял я, что вовсе не собрат мой по больнице сидит напротив. Однако случайное сходство приободрило меня.

— Скажите, пожалуйста, — начал я, на ходу приискивая светскую, ни к чему не обязывающую тему. — Не поможете ли вы мне разгадать один ребус?

— Ну… это смотря какой, — подумав, молвил лжеАльфега.

— Допустим, человек купил золотое кольцо. Обыкновенное, обручальное, за сто сорок рублей. Так? Потом, предположим, он несет его в скупку, и там его оценивают в семьдесят рублей. Вот объясните, разве это не абсурд?

— Не, — с ходу ответил мой собеседник. — Фухня это, а не ребус. Покупаешь по новой цене, а сдаешь по старой. И весь компот.

— Нет-нет, погодите, — загорячился я. — Ведь тут же золото, понимаете? Оно не может вдруг обесцениться вдвое. Это же всемирный эквивалент.

— Кто тебе сказал про эквивалент? — ухмыльнулся он.

— Знаете, если не ошибаюсь… Это Маркс сказал. Да-да, Маркс, именно он.

— Эт какой же? Тот самый, что ли?

— Да, тот самый. Основоположник.

— У него, конечно, сельсовет варил будь здоров, — мой собеседник уважительно постукал пальцем по своей прореженной шевелюре. — Но старик одного не учел. Они — не мудаки. Они своего не упустят, эт точно.

— Кто «они»? — не понял я.

В ответ он указал пальцем вверх, сквозь бетонные плиты потолка и туман, туда, на кладезь бездны, где в черной опрокинутой чаше небес торжественно сияют Марс и Венера, Орион и Альтаир, Крабовидная туманность, Млечный путь и волшебный пояс Зодиака, где неприкаянно шныряют летающие тарелки, дурача легковерных простаков и вдребезги разбиваясь об академический скепсис, превращаясь под его леденящим оком в облака, шаровые молнии и прочую заурядную атмосферную чепуху.

— Понял? — спросил двойник Альфеги.

Я мистических намеков не воспринимаю, однако кивнул. Мало ли какие у человека убеждения.

Официантка оборвала едва завязавшийся разговор, подав моему собеседнику порцию лангета и пепси-колу. Минут пять мы дружно и молча жевали, причем я делал вид, что жую, прилежно обрабатывая кусочек мяса размером с ноготь.

— Студент, что ль? — спросил вдруг он.

— Нет, что вы. Я давно окончил университет.

— А по какой части?

— То есть? А, понял. Физик. Физик-экспериментатор.

— Хорошо… — донеслось до меня сквозь перемалываемый лангет и слюну. — Ув-важаю. Физик…

Я отпил пепси-колы.

— Значит, от жены ушел, кольцо загнал? — сглотнув, продолжил он, обнаружив поразительную проницательность. — Ничего, дело житейское. Ночуешь тут или летишь куда?

— Улетаю, — сознался я. — Насовсем, к себе на малую родину. Шарыгино, может, слыхали?

Наморщив лоб, он покачал головой.

— Н-не. Сам понимаешь, страна большая…

И опять углубился в еду.

Мне вдруг стало стыдно перед этим пожилым человеком, таким доброжелательным и открытым. Ведь фактически я лгал ему. Я скрывал свою правду. Ничего не сказал о приемщице, рявкнувшей презрительно, мол, чё суёшься без прописки, швырнувшей мне обратно кольцо и пустопорожний паспорт. Вся очередь услышала, стыд какой. И потом, я больше не физик, отныне я арендатор, возвращенец к земле, неокрестьянин новой эры…

— Там у вас, в Шарыгино, институт научный, что ли? — спросил квазиАльфега.

— Да нет. Я из московского института уволился. Вернее, меня сократили. Знаете, сейчас везде сокращают. А Шарыгино — это село такое, я оттуда родом. Теперь возвращаюсь. К своим корням, как говорится.

— Интере-есно. Учителем в школу, что ли?

— Вы не угадали. Я хочу стать арендатором. Взять бычков на подряд. У меня там дядя Матвей, он бухгалтер.

Он вдруг сочно, совсем необидно расхохотался. Глядя на него, я тоже улыбнулся и решил поставить точку, не объяснять, почему я так решил. Он и сам понимает, что надо кормить людей, что важнее заботы сейчас нет.

— Ловко, — заметил он, отсмеявшись, сняв очки и протирая согнутым пальцем увлажнившиеся глаза. — Здорово придумал. А в каком институте, любопытствую, работал?

Застигнутый врасплох, я смешался и чуть не опозорился. Ведь я забыл название, начисто