- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (24) »
умолкает рация, словно бьется в ней живой голос!
Первый день боя. А кажется, что он идет уже давно, давно. Второй день, третий…
Немецкие танки «утюжат» позиции батальона Клинковского.
— Тамань! Тамань! — зовет рация. — Я — Клинковский. Прошу огня. По квадрату 139. Огня!.. 139.
Почему вдруг бледным стал Исаюк? Рация зовет: «Я — Клинковский».
Квадрат 139. Это огонь на себя. Не будет встречи в Севастополе… И медлить нельзя. Едва-едва понизились жерла орудий. Сейчас они вздрогнут, прокатится гром, снаряды ударят по тем метрам земли, где остался с горсткой бойцов герой Клинковский.
Немцы отрезали батальон. Соседи не могли пробиться к нему на помощь. Они держали свои участки.
А в ушах звучит песня:
Орудия ударили. Показалось, что на этот раз удар был, как назло, сильнее, чем всегда. Все услышали гул разрывов — это снаряды разорвались ближе, на берегу, у самого моря.
Немцы контратаковали десантников. Они хотели во что бы то ни стало взять назад прибрежную кромку, сбросить десантников в море. Но гремели орудия: «Не взять! Не сбросить!»
На помощь десантникам летели штурмовики…
Корабли возвращались к причалам Тамани. Моряки наперебой рассказывали, как высаживался десант. Хвалили ночные бомбардировщики — неуловимые, добродушно-ворчливые самолеты, хрупкие, но бесстрашные. Они снижались к немецким прожекторам, сбрасывали на них бомбы и, потушив, исчезали во мраке.
Пришел мотобот Старикова. Теперь можно было разглядеть лицо неунывающего морячка со вздернутым носом, даже в ноябре облепленным веснушками. Стариков удачно высадил десант третий раз и, хотя промок и продрог, не уходил с причала, отвечая на вопросы.
Некоторых кораблей не было. Одни подорвались на минах, другие затонули, поврежденные немцами. Не пришел к пирсу Тамани баркас старшины Мяздрикова.
Где он? Он лежал у берега Эльтигена, подняв над водой разбитый в щепы нос. А матросы во главе с Мяздриковым сражались на берегу. Это Мяздриков крикнул, когда увидел, что немцы бросили в контратаку свою портовую команду:
— Братишки! Шваль с немецких корыт идет на нас. Встретим, как полагается!
И встретили.
Разве могли немцы сбросить таких назад? Нет. Не могли.
Волны рассказывали, как дрались десантники. Волны рассказывали. К берегу Тамани прибило тело связного офицера. В его документах нашли донесение: «Плацдарм захватили и прочно удерживаем. Ждем пополнения».
Ночью новые корабли с новыми отрядами пошли в Крым. Молчала рация в батальоне Клинковского, но работали другие рации. Они сообщали:
— Пятнадцатая контратака отбита. Спасибо артиллеристам за помощь. Взяты две сопки на левом фланге.
— Кто взял?
— Майор Клинковский!
Так узнали, что он был жив. Я представил его — живого, закопченного, но с веселыми огоньками в глазах, ведущего в атаку своих бойцов — майора Клинковского, Героя Советского Союза…
…Восемьсот метров, тысяча двести шагов было за спиной батальона — могучая опора для людей, готовых умереть за каждый шаг. Выше к небу подняли свои жерла орудия батареи Исаюка. Немцы не прошли — десант продвигался.
— А ну, где баянист, пусть сыграет заветную песню!
Сейчас хотелось бы, чтобы ее портрет висел на стене красивого зала, чтобы люди подходили к нему и внимательно вглядывались в милые черты девичьего лица, в задумчивые глаза, затаившие горячую мечту о большой жизни. Какую подпись сделать под портретом Героя Советского Союза главстаршины Галины Петровой — нежной девушки в черном морском берете, красиво уложенном на простой прическе, в аккуратной гимнастерке с погонами? Ее нет, Галинки. И под портретом можно написать: «Эта девушка погибла за счастье Крыма». Она высадилась на крымский берег с одним из первых десантных отрядов. Она была одета в морской бушлат, и в последние минуты перед тем, как тендер унес десантников, она проверяла, все ли на месте в ее санитарной сумке, перекинутой через плечо. Кто знает, о чем думала она тогда. Быть может, вспоминала родной Николаев. Быть может, думала и о том, что уже не сбыться мечтам. Она шла в десант, навстречу смерти. Шла в десант добровольно. Галинка присела на кончик скамьи на носу тендера, вздохнула и улыбнулась, словно хотела сказать: «Ну, у меня все готово». Кто-то заметил: — Ты бы, Галя, поближе к корме. — Ничего. Уже в том, что она шла в десант, был подвиг. И о чем бы она ни думала в ту ночь, все мысли ее были обращены к тебе, Родина. О Галинке в печати было сказано мало. Утром 4 ноября из разбитого Эльтигена в Тамань вернулся фотокорреспондент Николай Ксенофонтов. Он привез снимок Галинки — автомат на груди, застенчивая улыбка на ее лице. В газете были напечатаны этот снимок и короткая заметка под простым, но самым верным заголовком: «Дочь Родины». …Галинка высадилась в самый разгар боя на крымский берег. Неистовые и беспощадные лучи немецких прожекторов, как и других, ослепляли девушку. Как и другие, она прижималась к земле, обдаваемой брызгами с моря и вздрагивающей, стонущей под ударами снарядов и градом осколков. Беспрерывно свистели пули над головой. Снопы прожекторных лучей и мерцающие ракеты освещали путы колючей проволоки. Наши снаряды тушили прожекторы, но сейчас же вспыхивали другие и разрезали мрак. И вдруг среди колючих пут немецкого проволочного забора раздался взрыв, и к небу, к гаснущим звездам ракет, взвился столб дыма. — Мины! — крикнул кто-то. Идти нельзя. А как ждать, как медлить в тридцати метрах от берега? Настала секунда, когда люди на войне подчиняются воле бесстрашия. Ее должен проявить хотя бы один человек, и этим человеком оказалась Галинка. Она не была храбрее всех, приросших сейчас к земле, — моряков, которые ходили на штурм Новороссийска, и пехотинцев, не раз коловших штыками немцев. У Галинки просто мелькнула мысль: подняться и бежать вперед, тогда другим не будут казаться опасными огонь и мины среди колючих пут. И Галинка встала, кинулась вперед. В нескольких местах проволока была разбросана разрывами наших снарядов и корчилась, обвивая столбы. Галинка добежала до проволоки, не оборачиваясь. В проходе она ударила ногой о землю и первый раз оглянулась и крикнула: — Товарищи, сюда! Мин нет! Поднялся моряк, тяжело дыша: — Ребятки, вперед!
«Я вижу родной Севастополь,
На рейде стоят корабли…»
«Я вижу родной Севастополь,
На рейде стоят корабли…»
Галинка
Сейчас хотелось бы, чтобы ее портрет висел на стене красивого зала, чтобы люди подходили к нему и внимательно вглядывались в милые черты девичьего лица, в задумчивые глаза, затаившие горячую мечту о большой жизни. Какую подпись сделать под портретом Героя Советского Союза главстаршины Галины Петровой — нежной девушки в черном морском берете, красиво уложенном на простой прическе, в аккуратной гимнастерке с погонами? Ее нет, Галинки. И под портретом можно написать: «Эта девушка погибла за счастье Крыма». Она высадилась на крымский берег с одним из первых десантных отрядов. Она была одета в морской бушлат, и в последние минуты перед тем, как тендер унес десантников, она проверяла, все ли на месте в ее санитарной сумке, перекинутой через плечо. Кто знает, о чем думала она тогда. Быть может, вспоминала родной Николаев. Быть может, думала и о том, что уже не сбыться мечтам. Она шла в десант, навстречу смерти. Шла в десант добровольно. Галинка присела на кончик скамьи на носу тендера, вздохнула и улыбнулась, словно хотела сказать: «Ну, у меня все готово». Кто-то заметил: — Ты бы, Галя, поближе к корме. — Ничего. Уже в том, что она шла в десант, был подвиг. И о чем бы она ни думала в ту ночь, все мысли ее были обращены к тебе, Родина. О Галинке в печати было сказано мало. Утром 4 ноября из разбитого Эльтигена в Тамань вернулся фотокорреспондент Николай Ксенофонтов. Он привез снимок Галинки — автомат на груди, застенчивая улыбка на ее лице. В газете были напечатаны этот снимок и короткая заметка под простым, но самым верным заголовком: «Дочь Родины». …Галинка высадилась в самый разгар боя на крымский берег. Неистовые и беспощадные лучи немецких прожекторов, как и других, ослепляли девушку. Как и другие, она прижималась к земле, обдаваемой брызгами с моря и вздрагивающей, стонущей под ударами снарядов и градом осколков. Беспрерывно свистели пули над головой. Снопы прожекторных лучей и мерцающие ракеты освещали путы колючей проволоки. Наши снаряды тушили прожекторы, но сейчас же вспыхивали другие и разрезали мрак. И вдруг среди колючих пут немецкого проволочного забора раздался взрыв, и к небу, к гаснущим звездам ракет, взвился столб дыма. — Мины! — крикнул кто-то. Идти нельзя. А как ждать, как медлить в тридцати метрах от берега? Настала секунда, когда люди на войне подчиняются воле бесстрашия. Ее должен проявить хотя бы один человек, и этим человеком оказалась Галинка. Она не была храбрее всех, приросших сейчас к земле, — моряков, которые ходили на штурм Новороссийска, и пехотинцев, не раз коловших штыками немцев. У Галинки просто мелькнула мысль: подняться и бежать вперед, тогда другим не будут казаться опасными огонь и мины среди колючих пут. И Галинка встала, кинулась вперед. В нескольких местах проволока была разбросана разрывами наших снарядов и корчилась, обвивая столбы. Галинка добежала до проволоки, не оборачиваясь. В проходе она ударила ногой о землю и первый раз оглянулась и крикнула: — Товарищи, сюда! Мин нет! Поднялся моряк, тяжело дыша: — Ребятки, вперед!
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (24) »