пристрастие рассуждать об идеях, так было и позднее, когда мы познакомились ближе. Личная жизнь заботила ее мало, по крайней мере, она об этом не говорила. Когда мы обсуждали что-нибудь, во всех словах Агнес была странная серьезность, она придерживалась строгих взглядов. Мы просидели в кафейне долго. Лишь к полудню, когда посетителей стало больше и официантка стала проявлять нетерпение, мы вышли.

4

Довольно долго мы виделись только в библиотеке. Мы частенько курили вместе на лестнице или пили кофе и постепенно привыкли друг к другу, как привыкаешь к новой одежде, которая сначала должна повисеть в шкафу, прежде чем решишься надеть ее. И только через пару недель я пригласил Агнес поужинать. Мы уговорились пойти в маленький китайский ресторанчик неподалеку от университета.

Когда я в условленное время подошел к ресторану, то обнаружил у входа лежащую на тротуаре женщину. Она не шевелилась. Я опустился на колени и осторожно толкнул ее. Она была не старше Агнес. Волосы рыжие, а лицо бледное и усыпанное веснушками. На ней была короткая юбка и темно-зеленый пуловер. Похоже было, что она не дышала, и я не почувствовал сердцебиения, когда приложил руку к пуловеру прямо под грудью. Я побежал на перекресток и связался со «скорой». Женщина на другом конце линии выяснила мое имя, адрес, телефонный номер, прежде чем наконец пообещала выслать машину.

— Она мертва? — спросила женщина.

— Не знаю. Я не врач, — ответил я, — полагаю, что да.

Когда я вернулся к ресторану, вокруг лежавшей на тротуаре женщины собралось несколько прохожих, мы молча ждали «скорую помощь». Машина приехала минут через пять, как раз когда на улице появилась Агнес. Она шла с репетиции своего квартета и несла виолончель.

Я переговорил с санитарами, сказав им, что это я обнаружил женщину, как будто в том была какая-то заслуга.

— Мертва, — сказал водитель, — с ней все кончено.

Агнес стояла рядом со мной и ждала. Она не задавала вопросов, в том числе и позднее, за едой. За столом она сидела очень прямо, ела медленно и аккуратно, словно специально следила за тем, как бы не сделать какой ошибки. Пока она жевала, ее не отпускало нервное напряжение музыканта, ожидающего своего выхода. Ее лицо расслаблялось на мгновение только после того, как она проглатывала пищу, и тогда она явно испытывала облегчение.

— Я никогда не готовлю для себя, — сказал я, — только что-нибудь на скорую руку, яичницу. Для других готовить люблю. И ем в компании гораздо больше.

— Я вообще не люблю есть, — проговорила Агнес.

После еды я выпил кофе. Агнес заказала чай. Какое-то время мы сидели молча, и вдруг она сказала:

— Я боюсь смерти.

— Почему? — удивленно спросил я. — Ты больна?

— Нет, не сейчас, — ответила она, — но когда-нибудь ведь человек умирает.

— Я уж думал, ты всерьез.

— Разумеется, я всерьез.

— Я не думаю, что та женщина страдала, — сказал я, чтобы успокоить ее.

— Я не о том, страдала она или нет. Пока человек страдает, он, по крайней мере, живет. Я боюсь не момента смерти. Я боюсь смерти вообще — потому что тогда всему конец.

Агнес посмотрела куда-то в угол, будто увидела там кого-то знакомого, но когда я обернулся и посмотрел туда же, то не увидел ничего, кроме пустых столов.

— Ты ведь не знаешь, когда придет конец, — сказал я, а когда она не ответила, добавил: — Я всегда представлял себе это так, что когда-нибудь человек падает от усталости и находит в смерти покой.

— Ты явно не слишком долго над этим задумывался, — холодно заметила Агнес.

— Верно, — согласился я, — есть темы, интересующие меня больше.

— А что, если умрешь раньше? Прежде чем устанешь, — сказала она, — до того, как наступит покой?

— Я к этому еще совершенно не готов, — проговорил я.

Мы замолчали. Мне пришло на ум стихотворение Роберта Фроста, но я никак не мог вспомнить точный текст. Я заплатил у стойки, и мы вышли.

Агнес пришла со мной в мою квартиру, словно это было делом само собой разумеющимся. Я жил на двадцать восьмом этаже небоскреба «Дорал плаза», расположенного в самом центре города. В вестибюле мы застали продавца, который как раз закрывал свой магазинчик. Он подмигнул мне и двусмысленно усмехнулся.

— Сегодня видео не понадобятся, — проговорил он, сопровождая слова глубоким смакующим вдохом. Я не ответил и прошел мимо, даже не поздоровавшись.

— Кто это? — спросила Агнес в лифте.

Я взял ее за руку и поцеловал, и мы целовались, пока лифт не остановился на двадцать восьмом этаже с тихим звоном.

5

Все случилось очень быстро. Мы целовались в коридоре, потом в комнате. Агнес сказала, что еще никогда не спала с мужчиной, но, когда мы вошли в спальню, она была очень спокойна, разделась и осталась так передо мной. Она вела себя непринужденно и наблюдала меня с серьезным интересом. Она была удивлена моей бледностью.

Мы не выключали свет, и он продолжал гореть, когда мы заснули, уже глубокой ночью. Я открыл глаза, когда уже светало. На фоне матового четырехугольника окна я увидел силуэт обнаженной Агнес. Я встал и подошел к ней. Она приоткрыла маленькую боковую створку и просунула руку в узкую щель. Мы вместе смотрели на руку, двигавшуюся снаружи, будто она была сама по себе.

— Я не могла открыть окно.

— В квартире кондиционер…

Мы молчали. Агнес медленно вращала руку.

— Я почти гожусь тебе в отцы, почти, — произнес я.

— Но ты мне не отец.

Агнес втянула руку обратно и повернулась ко мне:

— Ты веришь в жизнь после смерти?

— Нет, — ответил я, — все было бы как-то… бессмысленно. Если бы это продолжалось и потом.

— Когда я была маленькой, мои родители каждое воскресенье брали меня с собой в церковь, — сказала Агнес, — но я с самого начала не могла поверить. Хотя мне этого иногда хотелось. У нас в воскресной школе была учительница, маленькая, уродливая, что-то у нее было не в порядке. Она волочила ногу, если не ошибаюсь. Однажды она рассказала нам, что ребенком она как-то потеряла ключ. Родители были на работе, и она не могла попасть домой. И тогда она помолилась, и Бог показал ей, где ключ. Она потеряла его, пока шла из школы домой. Я тогда тоже иногда молилась, но каждый раз начинала словами: «Боже милостивый, если ты есть на самом деле». Гораздо чаще я сама себе давала задания и загадывала: если смогу простоять четверть часа на одной ноге или пройду сто шагов с закрытыми глазами, тогда то, что я загадала, сбудется. Я и сегодня иногда ставлю свечку, заходя в церковь. За умерших. Хоть и не верю в это. Ребенком я все думала, почему же учительница волочит ногу, если Бог ее любит. Это же несправедливо.

— Быть может, есть что-то вроде вечной жизни, — проговорил я, закрывая