прохладный линолеум и, улыбаясь, заглянул через плечо Ильи в зеркало. Илья не удостоил его взглядом.
— Ну, Илюха, я же так, я не в обиду, — протянул Вася.
— Да нет, я не обижаюсь. Я, Вася, вообще ни на кого не обижаюсь. Так лучше. А лысина — это от папы. Наследственность. Вот видишь, какой ты большой, плотничий сын. Плечи, лапы, чуб! Чуб-то, чуб молодецкий! Ну, тянись выше, на радость маме! — Илья положил бритву на раковину и, обернувшись, схватил Васю за уши. — Расти большой, не будь лапшой…
— Пусти, Илюха, пусти! — со смехом отбивался Вася. Он был выше приятеля чуть не на голову да, наверное, и посильнее, хотя бороться с ним никогда не пробовал. С кем хотите — пожалуйста, но только не с Ильей. И придет же такое в голову! — Хватит, Илья, — взмолился он, и матрос отпустил его красные, как гребень петуха, уши.
Вася пришел на «Зею» в Николаевске-на-Амуре. Худой, нескладный, в старом отцовском ватнике и кирзовых сапогах, которыми он то и дело цеплялся за рамы и скобы на палубе, был он беспомощной мишенью для любителей «морских подначек», тем более что, отдавая направление из отдела кадров вахтенному штурману, в ответ на вопрос, долго ли он собирается проплавать, простодушно ответил, что всю жизнь и что мечтает стать капитаном. Разговор случайно подслушал матрос Серега Петькин и немедленно распространил сообщение, что отныне на судне будет два капитана — один на мостике, другой — в рабочей команде. Пока шли из Николаевска до Владивостока, успели Васю сгонять и «на клотик за чаем», и на камбуз за «жареными контрфорсами», точил он напильником огромные чугунные лапы у трехтонного запасного якоря, а когда укачался, то попробовал ила, разведенного на морской воде. Особенно усердно преподавал Васе «моряцкую науку» Серега Петькин: того хлебом не корми, лишь бы «оторвать козу» для потехи почтенной публики. Пробовали другой раз усовестить Серегу, даже боцман вмешивался, но тот лишь отмахивался.
— Ништяк, парнишка не в обиде. Капитану все положено знать назубок!
Вася и вправду не обижался; еще со школы усвоил, что надувать губы в таких случаях бесполезно, даже вредно, лучше уж глядеть во все глаза, слушать во все уши и «держать хвост морковкой», как говаривал все тот же Серега.
Нашелся, однако, человек, который молчал, молчал, а потом одним разом отрубил все подначки. Случилось это после швартовки во Владивостоке. Пока матросы убирали на корме концы, Серега Петькин, скорчив уморительную гримасу, уперся плечом в чугунный кнехт и сдавленным от натуги голосом позвал Васю:
— Эй, капитан, помоги сдвинуть.
— Зачем? — спросил настороженно Вася.
— Быстрей! — просипел красный от натуги Серега. — Не видишь: под углом стоит.
Вася безропотно приладился рядом с Серегой и что было силы стал «подвигать» намертво прикрепленные тумбы под хохот матросов. Тогда-то Илья Кравцов подошел к Петькину и похлопал его по плечу:
— Ладно, хватит. Некрасиво.
— Будущему кэпу — зачтется! — хихикнул Серега, распрямляясь.
Ни слова не говоря, Вася стал складывать в бухту разбросанный по палубе мокрый пеньковый конец. Было, конечно, обидно, но что сделаешь, если попался на таком пустяке?
А Илья в это время очень спокойно сказал Петькину кое-какие любопытные слова.
— Хохмач ты, Серега, ценный, но не пора ли и отстать от человека? Не так уж много мы и сами с тобой сечем, чтобы приставать со своей наукой. — Он так и сказал «мы», хотя всем было ясно, кого он имеет в виду.
— Что мне положено по морскому делу, то я секу, — обиделся Петькин.
— Так уж и все?
— Да с меня хватит, как-нибудь восьмой год на морях, не то что некоторые студенты. — Тут Серега, ясно, целил в Илью, который пришел плавать, бросив техникум. Илья, однако, не поддался на провокацию и продолжал все так же спокойно:
— Ну ладно, тогда какое самое глубокое место в океане?
— Да, наверное, километров… пятьдесят, — неуверенно оглянулся на остальных Серега.
— Не пятьдесят, а одиннадцать. А скажи: вода там, на глубине, крепко сжата?
Ну, уж на эту-то тему не раз были разговоры у матросов. Крепко не крепко, говорили парни, а пароход до дна не дойдет, так и будет плавать между дном и верхом, если на большой глубине потопят. А человек — полегче, он и подавно. Петькин ухмыльнулся:
— А ты что, Кравцов, нам тут экзамен устроил? Мол, народ серый, не петрит, я их по-профессорски разделаю?
— Да нет, я так, к слову, просто хотел сказать, что все мы не так уж много знаем. Вода, к примеру, имеет свойство не сжиматься, и какой бы ни была глубина, она все той же плотности. Так что можешь нырять — ударишься о самое дно. Вот так, Сергей Поликарпыч. Если хочешь, дам тебе книгу, там про это есть.
— Дык это… — Серега замялся и поскреб ногтем в густой шевелюре, — я тоже грю, мол, это… учить надо, если что…
С того раза ни он, ни другие уже не разыгрывали Васю, тем более что работал он безотказно, а таких моряки любят. Ну, а Илья с его спокойным, уступчивым, хотя и немного замкнутым характером стал для Васи главным авторитетом на пароходе.
…Убрав каюту, Вася оделся, обул «давы» — тяжелые американские ботинки из красной кожи на толстенной подошве со стальными подковами. Цокая подковами, он вышел на палубу и зажмурился от солнца.