результатов, а драться с ними он тогда не хотел.

— Вас не обманешь, — усмехнулся Морев. — Да, с Панкратьевым я просто не хотел связываться. Канарчук собирался на пенсию... Поймите, при моем предшественнике институт годами не давал ничего существенного. Мы тогда крупно отстали от японцев и итальянцев. Почти две тысячи человек — НИИ, КБ, опытный завод, — а отдачи никакой. От меня ждали результатов, для этого и назначили. И вдруг появляется девочка... Простите, Кира Владимировна, на вид вам было не больше двадцати. Кандидат не то педагогических, не то психологических наук, ничего не понимающий в химии, но готовый учить меня, как руководить химическим НИИ...

Если бы тогда перед Моревым появился седобородый академик, результат был бы тот же.

— Чему вы смеетесь? Что-то не так?

Я объяснила: все в порядке, просто представила, как он выглядел сегодня утром, когда открыл сейф и увидел четвертого слоника.

Морев пожал плечами.

— Если вас интересует точное определение, я обалдел... Но вернемся к прошлому. От меня ждали быстрых и весомых результатов. Пришлось выбрать наиболее перспективные направления и сосредоточить на них всех толковых людей. Я установил жесткие сроки, заставил работать в энергичном темпе...

И вот тут я вспомнила, где видела слоников. У меня даже сердце ёкнуло. Ну и дела, подумала я, с ума можно сойти...

— Вы упомянули о неожиданных открытиях, — продолжал Морев. — Но ведь они непредсказуемы — именно из-за своей неожиданности. Как же я мог их планировать?!

Определенно, это были те слоники! У самого маленького чуть-чуть отбит хобот...

— Неожиданные открытия предсказуемы, — возразила я. — Если, конечно, предсказуемо поведение человека, который ведет исследование.

— Не понял, — Морев упрямо мотнул головой. — Поясните, пожалуйста, свою мысль.

Пять лет назад в лексиконе Морева не было этих слов — «не понял». Прогресс!

— Допустим, дело происходит в начале века. В НИИ парового отопления сидит чудак, который измеряет проводимость меди при низких температурах. Запихивает медный провод в корыто со снегом, что-то измеряет... Вокруг все заняты важными делами, совершенствуют паровое отопление. На чудака смотрят косо — какой толк от его работы? Лет через десять чудак радостно сообщает: результатов нет, потому что снег и лед практически не меняют сопротивление проводников... Нормальный человек тут бы и остановился, но у чудака готов план дальнейшей работы на десять лет: продолжать опыты, постепенно подбираясь к температуре жидкого азота. Есть и задумки на третье десятилетие: посмотреть, что произойдет, если провод охладить еще сильнее, например, до абсолютного нуля... Начальство рвет и мечет. Снег и лед ничего не стоили, а тут придется покупать жидкий азот. Да и вообще — в плане-то паровое отопление!.. Вот такая ситуация. Причем вы знаете, что чудак этот — человек упорный. Начихал он на паровое отопление и гнев начальства — при всех обстоятельствах не бросит работу...

Картинка эта обидела Морева (особенно «НИИ парового отопления»), но суть он схватил мгновенно.

— Вы хотите сказать, что тут можно спрогнозировать открытие сверхпроводимости?

Я пояснила: нет, спрогнозировать открытие сверхпроводимости нельзя, но можно предвидеть, что будет что-то открыто. Удивительно, если бы свойства веществ не менялись при приближении к абсолютному нулю.

Морев молча смотрел на меня. Ах, как он смотрел! Честное слово, впечатление было такое, что он готов и сейчас попросит телефончик...

— Знаете, Кира Владимировна, с некоторых пор я стал собирать о вас... информацию. Дела в НИИ шли хорошо, но без взлетов. Я часто вспоминал наш разговор. Информация накапливалась странная — вроде бы выдумки, мифы, научный фольклор. Но теперь я готов верить всему... Значит, НИИ парового отопления, а в нем чудак, изучающий низкие температуры. И как в данном случае зовут этого... чудака?

— Иван Кузьмич, — сказала я и подумала, что все-таки это свинство, Иван Кузьмич мог бы поставить меня в известность. — Демешкин Иван Кузьмич. Лаборатория фотохимии.

Морев виновато развел руками. Ивана Кузьмича он, конечно, не помнил.

— Лет десять назад у вас была тема, связанная с быстропротекающими процессами. По заказу ваших химиков Демешкин конструировал аппаратуру. Нужны были вспышки в одну миллиардную секунды, нет, меньше, что-то около 10^-10 или даже 10^-11. Демешкин разработал совершенно новые способы, институт их запатентовал...

— Помню, — кивнул Морев. — Мы даже продали две лицензии японцам.

Человека он не помнил, а про лицензии знал, хотя продали их до его появления в институте. У меня вертелась на языке пара теплых слов, но я сдержалась.

— Так вот, Демешкин Иван Кузьмич, — продолжала я. — До войны кончил девять классов. С сорок третьего — на фронте. Сапер. Два ранения, орден Красной Звезды, орден Славы III степени, медали. Демобилизовался, работал, по вечерам учился... Упорный человек. Кончил автодорожный институт... У него талант экспериментатора, тяга к тонкой механике, оптике. К вам в НИИ он попал, когда ему было сорок шесть. И впервые осознал свое призвание. Это как поздняя любовь — счастье, которое страшно потерять, потому что знаешь, что потом ничего уже не будет. Ну, пять лет он делал то, что соответствовало его призванию и нужно было институту. А потом тема кончилась. Он собирал хитрейшую аппаратуру, у него были потрясающие идеи насчет измерения сверхмалых промежутков времени, но это никому не требовалось. Впрочем, в институте помнили проданные лицензии, и некоторое время Демешкина не трогали. А потом пришли вы. Толковых людей вы мобилизовали, бестолковых выгнали, а чудаковатый Демешкин повис в воздухе. Я его сразу приметила: вот человек, умеющий измерять 10^-15 секунды, в планах у него рывок к 10^-25, но он никому не нужен в этом химическом НИИ — со своим автодорожным дипломом и со своей сумасшедшей любовью к этим «минус в такой степени»... Зарайский предложил ему уйти по собственному желанию: лаборатории потребовался химик-аналитик.

— Вспоминаю, — кивнул Морев. — Тут есть деталь, ускользнувшая от вас. Допустим, чудак в НИИ парового отопления планирует испытания не при абсолютном нуле, а ниже, понимаете, ниже, ну, при минус 500 . Что бы вы тогда сказали? Вспышка — материальный процесс. А самые быстрые процессы — сильные взаимодействия в атомных ядрах — протекают за 10^-23 секунды. Нельзя планировать получение вспышки в 10^-30 или 10^-40 секунды. Это физически безграмотно. Зарайский рассказал мне о планах Демешкина. Что ж, в конце концов, в интересах Демешкина было перейти в другой институт.

— Как же!.. В его интересах было остаться с аппаратурой, которую он собирал